На своей половине, растерянная и выбитая из колеи не менее Эйтеля, тихо и покорно умирала тетка Марта.
Флиднер метался в пустом доме; он чувствовал, как растет в нем с каждым часом и ищет выхода беспредметная, неутомимая ненависть. Он избегал выходить на улицы: он всегда презирал т.олпу, а вместе с тем побаивался ее, и то, что теперь толпа завладела жизнью, выводило его из себя. Красные флаги, сменившие трехцветное знамя, доводили его до бешенства.
И надо всем, как сорвавшийся с цепи дикий зверь, метался по Европе проклятый шар, источник всех несчастий, а за ним вставали в кровавом дыму зарева пожаров, и ползла жуткая неразбериха, имя которой - революция. И уже невольно со дна души подымалась смутная догадка. Post hoc - ergo propter hoc[После того - значит, вследствие этого. ].
Разве нельзя предположить, что отец его - жертва заговора, что чьим-то дьявольским умыслом нарочно развязана бунтующая стихия в расчете на то, что ее разрушительное движение разбудит в человеке дремлющего зверя и бросит его в объятия разнузданных инстинктов, в бездну анархии, которую можно использовать для своих целей?
Правда, игра казалась слишком рискованной, но кто знает,быть может, пожар в любой момент возможно ликвидировать по желанию тех, кто его вызвал, и только не настал еще нужный срок? А может быть, дело зашло дальше, чем предполагали его виновники, и они сами теперь мечутся в поисках спасения?
Случайно попавшееся на глаза Эйтелю имя Дерюгина в газетной заметке, в связи с участием его в только что отшумевших событиях и возвращением теперь в Россию, оформило накипавшую в экс-кавалеристе слепую злобу и направило ее по определенному руслу. Было совершенно очевидно, что если предположения его справедливы, то этот московский выходец был в числе главных виновников всего происходящего. Да и, кроме того, его имя будило с новой силой воспоминания о семейной катастрофе, о бегстве сестры, опозорившей их, о смерти отца. Правда, теперь эти события уже не должны были иметь такого значения, как раньше: жизнь соскочила с рельсов, и настала всеобщая переоценка ценностей. Но бывшего волонтера кавалерии старое еще цепко держало в руках: семейная честь, честь мундира, уже не существующего,- все это были еще не иссякшие источники переживаний сегодняшнего дня.
Как-то встретил он полковника Шарнгорста, который уже не был больше полковником, а торговал газетами где-то на углу Лейпциг штрассе, и, когда тот в разговоре коснулся намеком грустной домашней истории бывшего волонтера, Эйтель чуть не задохнулся от стыда и гнева. Да, у него были серьезные счеты с проклятым азиатом. Однажды вечером по старой памяти зашел после работы в институте в опустевшую мрачную квартиру Флиднеров Гинце. Вид у него был сумрачный. Он рассказал последние известия о движении шара, попавшего в полосу переменных ветров на Балканах, о волнениях и беспорядках на улицах Белграда и Софии, этих неизменных спутниках бунтующей стихии, и хотел, по-видимому, еще что-то прибавить, но ге решу я.
- Чем же все это кончится? - спросил Эйтель.
Гость пожал плечами.
- Кто может быть пророком в таком вопросе? Каждый верит своему. Пессимисты готовятся к гибели мира и каются в грехах или, наоборот, стремятся наделать их как можно больше; оптимисты, вроде этого инженера из Москвы,- он запнулся на секунду,- толкуют о победе и кстати не прочь половить рыбу в мутной воде взбаламученного человеческого моря...
Флиднер насупился.
- Черт бы взял этого мерзавца,- невольно вырвалось у него,- вы знаете, если б я встретил его сейчас на улице, я готов был бы задушить его голыми руками.
Гинце пристальней взглянул на говорившего: по лицу Эйтеля прошла судорога, в глазах зажглись дикие отблески.
- Таких людей надо уничтожать, как бешеных собак,- продолжал он, вспоминая разговор с полковником. В голове ассистента промелькнула мысль, заставившая его злорадно улыбнуться.
- Я его, между прочим, недавно видел,- сказал он как бы вскользь.
- Разве он не в России? - спросил Флиднер.- Я читал третьего дня, кажется, что он уехал в Москву.
- Успел вернуться. И вчера уже отправился с каким-то важным заданием в Париж.
- Ага! И там хотят все перевернуть вверх дном?
- Возможно. Хотя теперь, пожалуй, ему будет не до того. Он совершает нечто вроде свадебного путешествия...- Гинце ехидно улыбнулся.
Эйтель насторожился.
- Что вы хотите этим сказать?
- То, что он уехал не один.
- С кем же?
- С фрейлейн Дагмарой.
Лицо экс-кавалериста побагровело, и в глазах опять загорелись недобрые огоньки.
- Он долго пробудет в Париже? - спросил он срывающимся голосом.
- Вероятно. Там предстоит большая работа. Да и, насколько мне известно, они, уезжая, ликвидировали свой pied a terre в Берлине.
- Вот как... Разве они жили вместе?
- А вы об этом не знали? Уже с неделю, с момента романтического и необычайного освобождения Дерюгина из рук полиции.
- Я однажды уже имел возможность до конца свести счеты с этим господином,- злобно сказал Флиднер,- очень жалею, что тогда упустил случай. Постараюсь теперь этой ошибки не повторить.
Гинце промолчал и скоро простился с хозяином.
Выйдя на улицу, он с давно неиспытанным наслаждением закурил сигару.
- Дозрел,- сказал он вслух, потирая руки,- ну, господин Дерюгин, пожалуй, вас ждет не особенно приятная встреча. Я не удивлюсь, если парень завтра же возьмет билет на парижский экспресс.
Гинце не ошибся в своих расчетах. Эйтель уже не был человеком со свободной волей. Он, как заведенный автомат, двигался к намеченной цели, не замечая окружающего.
Через два дня после разговора с ассистентом он сидел уже в вагоне поезда, уносившего его на запад, и слушал бесконечные разговоры, вертевшиеся вокруг одной и той же темы. В Париж он попал в разгар паники после пожара Рима. Больной мозг его окончательно захлестнула волна безумия, в котором бился огромный город. Он видел потрясающие уличные сцены, слышал беспорядочную стрельбу, то гневный, то тревожный шум мечущихся по площадям и бульварам несметных скопищ и заражался все больше энергией смятенного духа толпы.
Он видел падение старой власти, рухнувшей в шуме событий, как карточный домик, и победу ненавистного красного флага.
Точно упорными сильными ударами, раскачивалась его воля в одном направлении. Свертывалась тугая пружина, ожидая лишь толчка, чтобы вдруг выбросить накопленную больную силу.
Однако, помимо упорной идеи, овладевшей его мозгом, он оставался, по-видимому, нормальным человеком в мелочах повседневной жизни.
Он снял номер в меблированных комнетах на улице Вожирар у церкви св. Сульпиция, полагая, что здесь, вблизи Сорбонны, ему легче будет рассчитывать на встречу с Дерюгиным. Но он не надеялся на слепой случай, а начал упорные поиски, которые оказались нелегкими в городе, еще не очнувшемся от шумных событий.
