– Я давно за вами смотрю.
– Вы детектив? Психолог? Или нравлюсь?
– Нравитесь. Я поэт. Я смотрел, как меняется ваше лицо. Завораживает.
– Напишете с меня «Незнакомку»?
– Предпочту познакомиться, – улыбнулся бармен.
– Все поэты таковы!
– Не все. Только плохие. Ещё грогу?
– Конечно. Хотя я уже захмелела. Впрочем, я захмелела с утра. С тех пор не могу ни протрезветь, ни напиться.
– Хотели бы напиться?
– Меня и без того блевать тянет, – призналась Христина.
Бармена слегка передёрнуло. Но он быстро справился и затянул профессионально, речитативом:
– Рекомендую закусить. Сосиски: свиные, куриные, рыбные, вегетарианские; в тесте, жареные, варёные, в горшочках, с грибами, с луком, с хреном…
– Ладно, – прервала Христина, – давай этот чёртов луковый хрен и сосиску, с каким хочешь запахом, а лучше и без запаха вовсе. Кстати, из чего вы варите кофе? Из цикория или из жареной морковки?
– Я так сварю, что вы от настоящего не отличите, – резво заявил бармен и скромно добавил: – Я умею.
Он отвернулся и стал колдовать у бар-компьютера. Христина улыбалась безмятежной хмельной улыбкой. Щёки её горели. Она думала: как странно, бывают дни длиннее года или даже нескольких лет. В эти дни всё меняется. Встаёт с ног на голову. Голова больше не болела. В баре играла музыка. И всё казалось ерундой. Как можно всерьёз думать об этих чёртовых блондинах? Обсуждать брак, не произнося ни слова не то что о любви, но даже о симпатии. От денег сестрица отказалась так оскорблённо, что всех птиц в парке перебудила. Потом дёргалась всю дорогу, срывалась, ушла не простившись. И таким способом она набивается в золовки? Вряд ли. Что же она тогда хотела? Зачем этот брак без любви, без расчёта? Из-за ребёнка.
Но как можно позволить одному нерождённому маленькому человечку испортить жизнь двум большим живым людям? Или я рассуждаю не по-женски?
Вернулся бармен.
– Ваш кофе, мэм. Меня вообще-то зовут Христофор.
– А-а-а! Очень польщена знакомством. А я – Мария Магдалина.
– Ваш ужин, Магдалина. Меня на самом деле зовут Христофором.
– Меня тоже никогда не зовут без дела, – сказала Христина, расчленила вилкой сосиску и принялась возить её в хрене.
Помолчали.
– Почитайте свои стихи.
– Ни за что. Я плохой поэт – никому своих стихов не читаю.
– Ни за что? Готова поспорить, что мы сторгуемся.
– Поцелуй за строчку, – по-деловому предложил бармен.
– Сомневаюсь, что вы станете со мной целоваться после того, как я попробовала вашей стряпни, – невозмутимо ответила Христина, отправляя кусок сосиски в рот.
Бармен проследил путь вилки. Посмотрел на месиво неопределённого цвета, припахивающее уксусной кислинкой. На жующий рот. И с сожалением проговорил:
– В другой раз…
– Другого раза не будет! – Не очень-то учтиво, но очень уверенно заявила Христина и вдруг перестала жевать. – Слышишь? Что это?
– Гром как будто… – недоумённо предположил бармен.
Тёмное небо за стеклянными дверями на мгновение озарилось электрическим синим светом.
– Гроза в марте, – без интонации констатировала Христина и отпила кофе. – Будет снег или дождь?
– Осадки, – зло сказал бармен. – Как вместо мужчин и женщин у нас есть некое народонаселение, во множественном числе – потребители, в единственном – электорат. То же самое и с осадками.
– Да, – задумчиво отозвалась Христина, – а ведь я про кару небесную как будто в шутку подумала.
– На кого кара?
– На меня, – Христина посмотрела ему прямо в глаза, в упор. – Грехи молодости знаешь, что такое?
Глаза бармена стали испуганными, недоверчивыми, и он их потупил. Потом заговорил, непонятно, обращаясь к ней или в пустоту:
– Всё и вся притворяются не собой. Кофе из морковки. Кофеин в капсулах отдельно. Пиво безалкогольное, зато кока-кола от трёх до двадцати градусов. Искусственное оплодотворение. Синтетическая кровь любой группы, на розлив… – бармен взглянул на Христину испытующе и продолжал, обращаясь теперь именно к ней: – Эта стойка с позолотой, как ты понимаешь, из металлопластика. Ничто не хочет оставаться собой.
– Да ты и впрямь поэт! – вместо ожидаемого признания похвалила Христина.
– Я соврал, – сердито сказал бармен. – Я не пишу стихов.
– Это неважно. Не все же поэты пишут стихи, – утешила Христина, доставая запищавшую в кармане трубку.
– Христина. А который час? Догадываюсь, что не рано. Конечно, зайду. Как будто нет. До скорого, Андерс.
– Тебя кто-то ждет?
– У Патриота консервы кончились.
– Ты его так называешь?
– Нравишься ты мне, Христофор! Кого его?
– Нравишься – это значит нравишь себя. Я действительно хочу себя тебе понравить. Получается?
– Не знаю.
Снова раздался гром. И небо, в который раз за этот день, озарилось сначала с одной стороны, потом с другой. Гроза взяла Родинку в кольцо. Христина торопливо допила кофе. Встала, застегнула куртку. Махнула рукой Христофору.
– Ты промокнешь, – сказал он.
– Как промокну, так и высохну, – бросила она и пошла к выходу.
– Магдалина!
Христина обернулась.
– Возьми меня с собой.
«Только тебя мне ещё не хватало для коллекции», – грустно подумала Христина, а вслух сказала:
– Прости, Христофор, но зачем ты мне?
И решительно вышла, хлопнув дверью пустого бара. За порогом подумала, что жестоко это, пожалела, оглянулась. На стеклянных дверях прочла: «Кофейная „Валгалла“». Прочла и пошла прочь. Не стала возвращаться.
Было темно и тепло. Наверное, плюс пять по Цельсию. Осадки весьма походили на дождь. Христина шла по шершавой, впитывающей воду плитке. Широким шагом, заложив руки в карманы. Мимо домов, покрытых дождевыми потёками, как холодным потом. Домов, вырастающих из темноты при вспышках молнии, а потом на мгновение пропадающих вовсе. Кроме слабо светящихся витрин.
Сколько Христина себя помнит, ни один маркет никогда не закрывался на ночь. Даже паршивая лавка скобяных товаров. Впрочем, Христина шла к центру, и витрины по обе стороны дороги сияли всё ярче, становились всё больше. На одной из них пушистые разноцветные котята карабкались на крупного кота с пошлой мордой. Надпись внизу гласила: «С 8 марта, папочка!»
Христина толкнула высокую дверь. Дверь мяукнула. Мимо стеллажа с бесплатными рекламными образцами. Мимо Китайской стены консервных банок. Мимо книжных стендов, стендов с игрушками и с кошачьей одеждой. Христина подошла к прилавку. Длинному и белому, как лыжная трасса. Навстречу ей с другой стороны из кресла встал селлер. На селлере полосатая куртка и такая же шапочка с ушками. Этот пухленький розовощёкий котик показался Христине ребёнком, наряженным к рождественской ёлке.
