Так что Нестор оживил в себе уважение к доценту Индрину не как к специалисту, а как к человеку, и человеку незаурядному. Кто знает, может, вскоре парить ему над Взвесью и смотреть на того же Нестора, как на молекулу во вселенской круговерти.
У Нестора было две легенды для знакомства. Во-первых, он мог представиться грантодателем. Членом какой-нибудь комиссии какого-нибудь фонда. Наука – штука загадочная, никогда не знаешь, где и куда выстрелит. У Нестора был один знакомый журналист, который писал статьи – тогда еще не было представлений о блогах и блогерах – по современной литературе. Так себе статьи в так себе газеты и так себе журналы. Но что-то, видимо, привлекло представителей господствующей доктрины, и молодого журналиста сочли перспективным и забрали в Москву.
Это Нестор сейчас понимал истинные причины такого перевода, тогда он думал, что в парне просто обнаружили талант. Таланты – это хорошо, но они будут оставаться невинным увлечением, хобби, до тех пор, пока не попадут в поле зрения и не совпадут с вектором господствующей доктрины. Искусство и наука всегда были мощным инструментом социальной инженерии.
Когда-то в юности Нестор прочитал небольшую повесть ныне забытого фантаста Михаила Пухова. «Станет светлее» называлась эта повесть. И была там высказана одна мысль, осознать которую Нестору удалось значительно позже, может быть, уже после Наговой инициации. «Вошедший в Круг раздвигает его пределы, но не выходит из них», – так звучала эта мысль. Иначе говоря, если система всеобъемлюща, то и сфера ее интересов также всеобъемлюща.
Один из героев повести возмущенно спрашивает: «Вы думаете, вам удастся заставить меня поступать вразрез моим убеждениям?». На что ему резонно возражает другой герой: «Никто не собирается вас заставлять. Все гораздо проще. На каждом круге два направления. Вы всегда будете делать только свое, нужное вам. Но одновременно это будет полезно Кругу. Круг достаточно велик для такого пересечения интересов».
Круг достаточно велик. Сальвадор Дали, создавая картины, не думал о том, что он нужен, что его специально ввели в аристократические дома Старого света, потому что его сюрреализм полуфабрицировал, расслаблял, замешивал сознание масс для дальнейшего приготовления на гигантской сковороде. Кандинский, мучаясь над цветовыми гаммами своих абстрактных композиций, или Малевич, нагло выставляющий супрематистский «Черный квадрат» в красном углу, тоже просто бросали вызов, искали новые формы. Они не выходили за пределы Круга, но уже раздвигали их. Вряд ли поэты русского рока, чьи сердца «требовали перемен», думали, что работают на Круг, разваливая некую структуру, которая отработала свое и, с точки зрения господствующей доктрины, потеряла актуальность. Таланты втягиваются гигантской губкой и властной рукой выжимаются в бессильные разумы.
Доцент Индрин явно пока этой губкой втянут не был. А был он заштрихован грифелем быта и затерт ластиком рутины. Методист кафедры исторической грамматики ясно дала понять Нестору, что роль грантодателя никак ему не к лицу, но Индрин, наверняка, принял бы ее с искренней благодарностью и верой. Однако Нестор посчитал такой подход нечестным. Кир выделил некоторую сумму «для налаживания связей», но на грант эта сумма не тянула. Так – посидеть да поболтать где-нибудь. Правда, хорошо посидеть и долго поболтать.
И Нестор решил использовать легенду «во-вторых». Эта вторая легенда была основана на правде, а потому для использования была более комфортной – врать Нестор, как и любой Наг, не любил. Разве что чуть-чуть гипнотического воздействия – так, пробудить интерес, снять неловкость первого знакомства.
– Вы меня не знаете. Я работаю в школе, – Нестор почтительно склонил голову, как и положено работнику среднего образования перед работником образования высшего. – Веду языковедческий кружок, в рамках расширенной нагрузки. У детей много вопросов. На все я ответить не могу. На кафедре порекомендовали Вас. Понимаю Вашу занятость, но, может, Вы нашли бы время, нет-нет, не читать лекцию! Поговорить немного, просветить меня в некоторых темных местах. Школьный учитель, Вы же понимаете, не столько творец, сколько, так сказать, работник «у станка»…
Оказалось, что гипнотическое воздействие в данном случае излишне. Глеб Сигурдович, мог, хотел и даже посчитал себя должным. Все-таки преемственность ступеней образования, вертикаль от дошкольного учреждения до вуза, поиск детей заинтересованных и одаренных, «если упустить в школе, то что же нам потом с ними делать в вузе?» и так далее. Велосипед у Глеба Сигурдовича был, но на работу он на нем не ездил, а ездил он на нем по выходным вдоль моря.
Предложить «Варяк» для места проведения профессиональной беседы показалось Нестору жидковатым. А вот «Дом Диониса» был воспринят на ура. Через сорок минут – столько занимала дорога от университета к бордовому дому – пара интеллигентных мужчин уже вкушала гауду, горгонзолу, чеддер, камамбер и бри, запивая все это сырное великолепие красным бургундским «Божоле Вилляж», в основе которого мог лежать только виноград сорта гаме, и бургундским же белым «Шабли Гран Крю», сделанным из традиционного винограда сорта шардоне. Не самые дорогие вина и не самые изысканные сыры, но глубина беседы окутывала застолье роскошным флером. Происходило все это в дегустационном зале «Вакх», в том самом зале, который украшала уменьшенная копия «Вакха» Микеланджело, процесс появления на свет которой так красочно описал Ирвинг Стоун в романе «Муки и радости».
– Беда наших нынешних молодых людей в том, – вещал уже изрядно захмелевший Глеб Сигурдович, – что они все время пытаются изучать иные языки без основы родного. – Выяснилось, что пить доцент Индрин любил, но, в силу понятных обстоятельств, пил редко, а потому хмелел быстро. Сегодняшнее знакомство было для него авантюрным приключением, о котором он обязательно будет рассказывать потом в узких кругах своих собеседников, а может быть, даже студентам на лекциях с той же силой и энергией, с которой другие рассказывают о первом прыжке с парашютом или о первом погружении с аквалангом.
– Не зная основ родного языка, не понимая его глубин, хвататься за «иноязыки» – это не приближаться к их знанию, а лишь удаляться от знания своего! – провозглашал доцент Индрин. – Свой язык нужно изучать до самых корней, пока не уткнешься носом в самое что ни на есть дно! Вот и уподобляется наша молодёжь этим самым, говорящим на иноязыках, как в Библии.
Нестор смотрел на этого увлеченного человека и узнавал в нем себя. Себя, своего отца, да любого другого энтузиаста, относительно которых нельзя не вспомнить слова, сказанные Чернышевским о Рахметове: «Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы: мало их, но они дают всем людям дышать, без них люди задохнулись бы. Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней – теин в чаю, букет в благородном вине; от них её сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли». Особенно играла часть о «букете в благородном вине», учитывая место и занятие новых знакомцев.
