Найдутся люди, которые с радостью будут делать это. Глупо думать, что это не так.
И я вынужден был с ним согласиться.
— Попробовали бы они за мной поохотиться! — продолжал он. — Попробовали бы только! — повторил он и смолк в мрачном раздумье.
Я сидел, размышляя о его словах. Я не находил ни одного возражения против доводов этого человека. До вторжения марсиан никто не решился бы оспаривать мое умственное превосходство над ним: я — известный писатель на философские темы, он — простой солдат, а теперь он так точно охарактеризовал положение, которое я едва осознал.
— Что же вы намерены делать? — спросил я наконец. — Какие у вас планы?
Он, видимо, колебался.
— Ну, я представляю себе это так, — сказал он. — Что нам остается делать? Нужно придумать такой род жизни, чтобы люди могли существовать, кормиться и в относительной безопасности выращивать детей. Да, погодите немного, я выскажу яснее, что, по-моему, надо делать. Те, которых приручат, станут похожи на обыкновенных домашних животных; через несколько поколений это будут крупные, красивые, откормленные, глупые скоты. Но мы, решившие остаться на свободе, рискуем совсем одичать, выродиться в больших диких крыс… Вы понимаете, я имею в виду жизнь под землей. Я много думал о канализационной сети. Разумеется, те, которые не знают, что это такое, воображают себе всякие ужасы. Под одним Лондоном канализационные трубы тянутся на сотни километров. Несколько дождливых дней — и в пустом городе все трубы прочистятся. Главные трубы довольно просторны, воздуху в них тоже достаточно. Потом есть еще погреба, склады, подвалы, откуда можно провести к трубам потайные ходы. А железнодорожные туннели? А метро? Ну что? Теперь вы смекнули? Мы составим целую шайку из ловких, способных людей. Мы не станем подбирать всякую дрянь, какая только попадется. Слабых будем выбрасывать.
— И меня тоже выбросите?
— Ну вот! Стал бы я тогда рассуждать с вами?
— Не будем спорить об этом, продолжайте.
— Те, кто останется, должны будут повиноваться. Нам понадобятся также здоровые, чистые духом женщины — матери и воспитательницы. Никаких сентиментальных дам, строящих глазки! Мы не можем допускать к себе слабых и глупых. Действительная жизнь снова вступает в свои права, и все бесполезные, обременительные и вредные для других должны вымирать. Они и будут вымирать. Они сами должны желать смерти. В конце концов это нечестно — жить и портить породу. Они не могут быть счастливы. Кроме того, смерть не так уж страшна; одна наша трусость делает ее ужасной. Во всех таких местах мы и станем собираться. Нашим округом будет Лондон. Мы даже сможем выставить сторожевые посты и побегать под открытым небом, когда марсиан не будет поблизости. Порой сыграем даже в криккет.1 Так-то мы и сохраним нашу породу. Ну что? Возможно это или нет? Но недостаточно обеспечить простое продолжение человеческого рода. Это значит всего-навсего сделаться крысами. Нет, мы должны спасти накопленные знания и еще более увеличить их. Здесь понадобятся люди, подобные вам. Существуют книги, существуют модели. Мы должны устроить глубоко под землей безопасные места и собрать туда все книги, какие только нам удастся раздобыть. Не романы и не стишки, конечно, а дельные, научные книги. Понадобятся люди вроде вас. Нам нужно будет пробраться в Британский музей и захватить все необходимые книги. Мы не должны забывать нашей науки; мы должны как можно больше учиться. Придется следить за марсианами; некоторые из нас должны сделаться шпионами. Когда все будет налажено, я сам, пожалуй, пойду в шпионы. Иначе говоря, дам себя изловить. И, самое главное, мы должны оставить марсиан в покое. Мы не смеем ничего красть у них. Если мы попадемся им на дороге, мы обязаны посторониться. Надо показать им, что мы не замышляем ничего худого. Ведь они разумные существа и не станут истреблять нас, если у них будет все, что им требуется, и если они поверят, что мы просто безвредные черви.
1 Английская национальная игра в мяч.
Артиллерист замолчал и положил свою загорелую руку мне на плечо.
— В конце концов нам, может быть, и не так много придется учиться, прежде чем… Вы только представьте себе: четыре или пять боевых треножников вдруг начинают двигаться… тепловой луч вправо и влево… И не марсиане на треножниках, а люди, — люди, научившиеся управлять ими. Может быть я еще увижу этих людей.
Представьте, что в вашей власти одна из этих машин, да еще тепловой луч, который вы свободно можете направлять куда угодно. Вообразите, что вы всем этим управляете. Что за беда, если после такой прогулки вас истолкут в порошок? Вот марсиане выпучат от удивления свои хорошенькие глазки! Разве вы не видите их? Не видите, как они спешат, задыхаясь, пыхтя, ухая, к остальным машинам? Везде что-нибудь не в порядке. И хлоп, бац, бум, дзынь! В тот самый миг, когда они уже карабкаются наверх, — бац! — является тепловой луч, и человек снова овладевает землей.
Пылкое воображение артиллериста, его уверенный тон и несомненное мужество произвели на меня глубокое впечатление. Я без колебания поверил в его пророчество о судьбах человеческого рода и в осуществимость его планов. Читатель, который сочтет меня слишком легковерным и глуповатым, пусть сравнит свое положение с моим: он читает спокойно и сосредоточенно, я же слушал моего собеседника, забившись в кусты и вздрагивая от каждого шороха.
Мы беседовали об этом все утро; потом вылезли из кустов и, осмотревшись, нет ли где-нибудь марсиан, быстро направились к дому на Петнийском холме, где артиллерист устроил себе берлогу. Она находилась в угольном погребе, и когда я осмотрел ту работу, на которую он потратил целую неделю, — это была какая-то нора, не более десяти метров длиной, а он намеревался соединить ее с главной сточной трубой Петнийского холма, — я впервые понял, как велика пропасть между его мечтами и его силами. Такую ямку я мог бы вырыть за один день. Но я все еще верил в него и трудился вместе с ним над его норой до самого полудня. У нас была садовая тачка, и мы свозили вырытую землю к кухонной плите. Затем мы подкрепились жестянкой консервированного черепахового супа и вином из соседней кладовой. Странно сказать, я чувствовал большое душевное облегчение. Эта упорная тяжелая работа позволяла забыть о чуждом уродливом мире, окружавшем нас. Пока мы работали, я обдумывал план моего товарища, и в мозгу моем начали зарождаться возражения и сомнения, но я не переставал трудиться все утро, радуясь, что могу заняться каким-нибудь делом. Однако, проработав около часу, я уже стал вычислять, сколько надо прорыть, чтобы достичь центрального стока, и сообразил, что мы рискуем совсем не добраться до него. Потом
