я стал недоумевать: зачем собственно мам нужно копать этот длинный туннель, когда можно просто проникнуть в сеть сточных труб через один из люков на улице и уже оттуда проложить ход к дому. Мне показалось далее, что дом выбран неудачно, и потому без всякой пользы придется вести слишком длинный туннель.
В ту самую минуту, когда начались мои сомненья, артиллерист перестал копать и посмотрел на меня.
— Здорово поработали, — сказал он и бросил заступ. — Надо передохнуть немного… Я думаю, пора пойти понаблюдать с крыши дома.
Я настаивал на продолжении работы, и после некоторого колебания он снова взялся за лопату. Вдруг мне пришла в голову одна мысль. Я остановился. Он тоже перестал копать.
— Почему вы разгуливали по лугу, вместо того чтобы работать здесь? — спросил я.
— Просто хотел освежиться, — ответил он. — Я уже шел назад. Ночью безопасней.
— А как же работа?
— Нельзя же все время работать, — сказал он, и я понял, что это за человек. Он колебался, держа заступ. — Надо пойти на разведку, — сказал он. — Если кто-нибудь подойдет близко, то может услышать, как мы копаем, и застигнет нас врасплох.
У меня пропала охота спорить с ним. Мы вместе полезли на чердак и, стоя на лесенке, поглядели в слуховое окно: марсиан нигде не было видно. Мы вылезли на черепичную крышу и соскользнули вниз под прикрытием парапета.
Большая часть Петнийского холма была скрыта за деревьями, но мы увидели внизу реку с порослью красной травы и тоже покрасневшую, залитую водой нижнюю часть Ламбета. Красный вьюн карабкался по деревьям вокруг старого дворца; ветви, сухие и мертвые, с блеклыми листьями, торчали среди пурпурных кистей. Любопытно отметить, как тесно распространение этих растений было связано с присутствием текучей воды. Так, например, около нас, на вершине холма, их совсем не было. Здесь росли — ярко зеленеющий лавр, альпийский ракитник, красный боярышник, калина. Поднимавшийся за Кенсингтоном густой дым и голубоватый туман окутывали холмы на севере.
Артиллерист стал рассказывать мне, что за люди остались в Лондоне:
— На прошлой неделе какие-то сумасшедшие зажгли электричество. На освещенной Риджентс-стрит и на Цирковой площади толпы размалеванных, оборванных пьяниц — мужчин и женщин — бесновались и плясали до рассвета. Мне рассказывал об этом один человек, который там был. А когда рассвело, они заметили, что боевой треножник стоит недалеко от Ленгхема, и марсианин смотрит на них. Бог знает, сколько времени он там простоял. Потом пошел на них и нахватал больше сотни людей, слишком пьяных или слишком напуганных, чтобы спасаться бегством.
Любопытный эпизод, характерный для времени, о котором история вряд ли даст полное представление.
После этого рассказа артиллерист в ответ на мои вопросы снова перешел к своим грандиозным планам. Он страшно увлекался и так красноречиво говорил о возможности захватить хотя бы один боевой треножник, что я снова готов был ему поверить. Но все-таки я уже понимал, с кем имею дело, и догадался, почему он считает всего важнее «ни в коем случае не торопиться». Я заметил также, что теперь он уже не говорит о том, что лично захватит треножник и будет сражаться.
Потом мы снова вернулись в угольный погреб. Никто из нас не подумал снова приняться за работу, и когда артиллерист предложил закусить, я охотно согласился. Он вдруг стал чрезвычайно щедр; после того как мы насытились, он куда-то ушел и вернулся с несколькими превосходными сигарами. Мы закурили, и оптимизм его еще более увеличился. Он уже готов был считать встречу со мной важным событием.
— В погребе есть шампанское, — сказал он.
— Нам бы лучше налечь на красное бургонское из Темзы, — ответил я.
— Нет, — сказал он, — сегодня я угощаю. Шампанского! Нам предстоит нелегкая задача. Необходимо отдохнуть и собраться с силами, пока можно, Взгляните-ка на эти мозоли!
После еды, вдруг вспомнив, что сегодня праздник, он предложил сыграть в карты. Он научил меня игре в джокер. Мы поделили между собой Лондон, — причем мне досталась северная часть, а ему южная, — и стали играть на приходские участки. Любому трезвому человеку это может показаться нелепым и глупым, но тем не менее это сущая правда. И, что всего удивительнее, я чрезвычайно увлекся этой игрой.
Странное существо человек! В то самое время, когда всему роду людскому грозила гибель или ужасающий упадок, мы, ничего не видя впереди, кроме самой страшной смерти, могли с интересом следить за случайными комбинациями кусочков разрисованного картона и с азартом кричали «джокер!» Потом артиллерист выучил меня игре в покер, а я три раза подряд обыграл его в шахматы. Когда стемнело, мы были до того увлечены, что даже рискнули зажечь лампу.
После бесконечного чередования различных игр мы поужинали, и артиллерист допил шампанское. Мы продолжали курить сигары. Это был, однако, уже не тот, полный энергии, восстановитель человеческого рода, которого я встретил утром. Он был по-прежнему настроен оптимистически, но его энтузиазм приобрел теперь более спокойный характер. Помню, он выпил за мое здоровье, (произнеся но этому случаю какую-то путаную речь, в которой много раз повторял одно и то же. Я взял сигару и пошел наверх посмотреть на те светившиеся вдоль Хайгетских холмов зеленые огни, о которых он мне рассказывал.
Вначале я довольно тупо глядел на долину, где лежит Лондон. Северные холмы были окутаны тьмой; около Кенсингтона светилось зарево; порою оранжево-красный язык пламени вырывался кверху и пропадал в темной синеве ночи. Остальные части города казались совершенно черными. Потом я заметил вблизи от нас какой-то странный свет — неяркий фиолетово-пурпурный мерцающий отблеск, вздрагивавший от порывов ночного ветерка. Сначала я не мог понять, что это такое, потом догадался, что это фосфоресцирует красная трава. Во мне опять проснулась угасшая было способность удивляться. Я поглядел на Марс, красный и яркий, сиявший высоко на западе; потом долго и пристально всматривался в темноту у Хемпстеда и Хайгета.
Я долгое время оставался на крыше, размышляя об этом необычайном дне. Я припомнил все свои поступки и мысли, начиная с бессонницы прошлой ночи и кончая этой глупой игрой в карты. Настроение мое резко изменилось. Помню, как почти презрительным движением я отбросил сигару. Я не только понял свое безумие, но оно даже представилось мне в преувеличенном виде. Мне казалось, что я изменил своей жене, изменил человечеству. Я горько раскаивался. Я решил покинуть этого чудаковатого, необузданного мечтателя, предоставив ему заниматься пьянством и обжорством, и пойти в Лондон. Мне казалось, что там я скорее всего узнаю, что делают марсиане и мои собратья — люди. Я все еще находился на крыше, когда поднялась луна.
