-- А я?
-- А ты - моя фантазия. Правда-правда... Мне не веришь, спроси у Кости Кастета.
-- Не знаю никакого Кастета.
-- Я знаю, значит, и ты знаешь. Просто забыла. Вспомни его, и он всё это подтвердит, что я - твоя фантазия, ты - моя, всё - ништяк...
-- А мы?
-- Что - мы?
-- Ну - мы?
-- Мы в смысле: я плюс ты плюс комплекс наших взаимоотношений?
-- Мы в смысле - мы.
-- Мы - плод фантазии кого-то третьего, кто нас придумал и сейчас рассказывает про нас кому-то четвёртому; и пока эта коммуникация осуществляется, мы существуем...
-- Господи, что ты Зотов за человек?
-- Да обычный человек, как все - недоделанный и не совсем цельный... точнее совсем не цельный, разваливающийся на свои чувства и эмоции, которые живут и проживают во мне свои странные и неуклюжие жизни... и я их проживаю вместе с ними... и вынужден... вынужден актёрствовать, лицедействовать как все... мы. Меняя маски...
-- Но это же всё - чушь экзистенциальная!
-- Ты о чём?
-- О чём? Да я же уже слышу это жу-жу-жу, которое неспроста! О чём?! О вашем мужском сумасшествии, - о вашей бесконечной вере в множественность реальностей! Всё ныряете куда-то, подальше от самих себя, малодушно и бесстрашно одновременно. Зачем? К чему?
-- А что - реальность одна?
-- Конечно!
-- Ты так считаешь?
-- Вот скажи, если бы всё вокруг нас сегодня неожидано изменилось, и мы очутились внутри какого-нибудь нездешнего, не знаю там, - марсианского, потустороннего, виртуального, чёрт-знает-какого - пейзажа, ты полез бы меня спасать?
-- Вероятней всего, - да, а какая, собственно, разница?
-- Вот именно! - во всех ваших, так называемых, реальностях действуют одни и те же нравственные законы. А если мораль везде одинакова, то нет никаких других реальностей, а есть только одна - наша! И, кстати, изменение нравственного знака с плюса на минус лишь подтвердит это правило.
-- Вот значит ты какая! Бегущая ты моя не по волнам, а по лезвию бритвы Охлакома... Сущности значит, по твоему, нельзя никому множить не то, чтоб без необходимости, а, вообще, - безусловно, нельзя. Да? Ты запрещаешь? Здорово... И как же этот твой вывод об абсолютности нашей реальности называется? Закон Рудевич? Парадокс Рудевич? Казус Рудевич? А? Чувствовал, ох, чувствовал же я, что в запрет и цензуру выльется квинтэссенция этих ваших гендерных заморочек... Предупреждал я тогда, в ту ночь с понедельника на воскресенье, Охлабыстина... Предупреждал, видит Бог!
-- Смейся-смейся... но это же гораздо мудрее, чем создавать малокровные и малохольные реальности, - как в этом вашем калейдоскопе - по мере появленья зуда.
-- Ого! Да ты девочка-то непростая. И про наш волшебный калейдоскоп знаешь... Может ты ещё и про наше магическое заклинание "мне без подливки" знаешь?
-- Ещё бы!
-- И много вас таких, умных, тёток в этом городе?
-- Мало. Я, да Ленка Поддубная.
-- То же жмур на лист?
-- Теле.
-- В теле?
-- Тележурналист. Да только она в Австралию уехала. На пээмжэ.
-- Ясно...
-- Что тебе ясно?
-- Всё.
-- А то тебе ясно, что не хочу я быть твоей фантазией?
-- А кем ты хочешь, Белка, быть?
-- Твоей добычей.
Резко сказала так, и ушла в ванную, сославшись на некие обстоятельства.
А Зотов подошёл к окну.
За окном шёл снег...
Конечно, шёл когда-то в январе. А нынче месяц май стоял. Уж на дворе... Заметно набухли липким запахом горькие почки замурованных в асфальт тополей-инвалидов, которые рядились по обеим сторонам этой центральной улицы куда-то дальше и дальше - туда - через обязательный Сенной Базар или Крытый Рынок, вдоль тревожного Сивцева Вражка или Лысого Холма, и там уже - до неизбежной Плишкиной Слободы или Синюшинной Околицы.
И мутнело за окном под одноглазым небом подлое время воров; злился на самого себя пограничный час надменного вермахта, - что ж, самое время порыбачить...
И луна - челнок...
Не отходя от окна, Зотов сообщил душевно и подробно вернувшейся в комнату Белле об увиденном и ожидаемом.
О том, что луна - утлая плоскодонка - вдруг неожиданно качнулась, накренилась и зачерпнула своими низкими бортами набежавшую волну обнаглевших облаков, а уж зачерпнув их влажную тяжесть, совсем растерялась и опрокинулась, пе-ре-вер-ну-лась и ткнулась своими острыми рогами в пухлые мятые бока заспанного утра... и о том, что, в результате этого происшествия, до лучей теперь будет качаться-раскачиваться худой каркас неясных сфер, взбивая шаткое начало чего-то совсем непонятного, но такого для нас важного... и о том, что, когда всё это, наконец, угомониться, то, наверняка, почудоюдиться, что вот-вот в это едва наметившееся затишье снизойдёт на нас беспутных и непутёвых чья-то милость... и о том, что так уже было не раз... но всегда мимо...
И всё это, господа, знаете ли, всё больше стихами, стихами...
-- Белка, давай порыбачим.
-- С ума съехал? Который час, знаешь...
-- Самое оно, Белка. Будем рыбачить и кофе пить по-морскому, чтобы не уснуть.
-- Это как же?
-- Это просто: глоток тройного кофе, глоток солёной воды, глоток крепкого кофе, глоток ядрёной воды. Помнишь, как у старика Хэма, в его "Совсем старик и море бед"... А может - не там. А может - не у Хэма... Может у Маркеса, который полковника пишет... и петуха.... Короче, давай, - давай неси. Живенько! А я пока удочку смастырю. И... да! - ещё бутылку принеси - наживкой будет.
Зотов сходил в ванную и стянул там бельевую верёвку. Ничего не понимающая в этих чокнутых играх Белла, воля которой была подавлена его яростным напором, принесла початую бутылку рома, но Зотов сказал, что это на наживку не пойдет, и послал за другой. Но ром оставил.
В итоге незамысловатая снасть состояла всего-то - из бутылки пива, привязанной к верёвке.
Зотов перекинул всё это бредовое дело в приоткрытую форточку и затаился. Белла принесла кофе, воду, соль и присела рядом.
-- Зотов, а как звали ту... женщину? - вдруг неожиданно спросила Белла.
-- Какую? - искренне не понял Зотов.
-- Ту, которая ... до меня... была...
-- А! Это тебе зачем? Ну... Её звали... звали её - Я Сегодня Не Могу, вот как её звали. Она была женой начальника клуба. И она играла на аккордеоне. Не-че-ло-веческую музыку...
-- Ты любил её?
-- Я её слушал...
-- Холодно, - поёжилась девушка, на которой только и было, что накинутая на обнажённое тело - огромная для неё - чёрная футболка Зотова.
-- Укутайся в одеяло, - посоветовал шёпотом новоявленный рыбак и начал готовить два суровых коктейля, - в свой стакан ещё и рома накапал.
-- Дурацкое это занятие - рыбалка, - заявила Белла, не вняв его совету.
-- Не скажи, рыбаки - они из первозванных... Твой Элиот называл Христа королём рыбаков. И вообще, так вот плохо говорить будешь , - никогда замуж не выйдешь, дура.
