Айзек Азимов - Камешек в небе. Звезды как пыль

— Это делает не Земля. Горсточка лидеров, чьи умы извращены гигантским давлением со стороны Галактики, ненавидящих все, что приходит извне, желающих любой ценой нанести ответный удар.

— Как только они начнут, остальная часть Земли должна последовать за ними. Что же будет потом? Это — огромная вина, и она же побудит закончить начатое. Можно ли позволить части Галактики выжить при риске последующего наказания? Но все же, хотя я и землянин, я прежде всего человек. Должны ли триллионы умирать ради миллионов? Должны ли граждане всей Галактики страдать ради возмездия, пусть даже справедливого, одной-единственной планеты? И будет ли это лучшим выходом для нас? Сила Галактики по-прежнему покоится на мирах, обладающих необходимыми ресурсами, — а мы их не имеем. Земляне могут даже править на Транторе в течение поколения, но дети их станут транторианами и в свою очередь начнут смотреть сверху вниз на оставшихся на Земле. И, кроме того, какое преимущество приобретет Человечество, если тирания Галактики будет заменена земной тиранией? Нет… нет… Должен быть путь, общий для всех людей, путь справедливости и свободы.

Склонив голову, он закрыл лицо руками. Алварден слышал все это как бы сквозь дымку. Он пробормотал:

— В том, что вы сделали, доктор Шент, нет предательства. Я немедленно отправлюсь на Эверест. Прокуратор поверит мне. Он должен мне поверить.

Раздался звук торопливых шагов, и в комнату ворвалась Пола. Лицо ее было испугано. Дверь за ней так и осталась открытой.

— Отец… там идут люди.

Доктор Шент посерел.

— Быстро. Доктор Алварден — через гараж. — Он настойчиво подтолкнул его. — Возьмите Полу. Я их задержу.

Но когда они хотели действовать, их уже ждал человек в зеленом одеянии. Он слегка улыбался и небрежно поигрывал невротическим хлыстом. В главную дверь барабанили, послышался треск, потом топот ног.

— Кто вы? — требовательно спросил Алварден, стараясь сохранить свое достоинство перед существом в зеленой одежде. Он шагнул вперед и заслонил собой Полу.

— Я? — хрипло переспросил человек в зеленом. — Я всего лишь личный секретарь Его Превосходительства Верховного Министра. — Он также шагнул вперед. — Я ждал долго. Но не слишком. Гм… и девушка тоже. Как не своевременно…

Алварден сказал неизбежное:

— Я гражданин Галактики и оспариваю ваше право задерживать меня… а также входить в этот дом без какого-либо законного разрешения.

— Я, — и секретарь осторожно постучал по груди свободной рукой, — обладаю всеми правами и властью на этой планете. Пройдет еще немного времени — и я стану обладать такими же правами и властью на всей Галактике. Вы все в наших руках, как вы понимаете. Даже Шварц.

— Шварц! — почти одновременно воскликнули Шент и Пола.

— Удивлены? Идемте, я отведу вас к нему.

Последнее, что сознавал Алварден, была эта улыбка, становившаяся все более широкой, и свист хлыста. И он рванулся через алую завесу боли навстречу бесчувственности.

Некоторое время Шварц неподвижно сидел на твердой скамье в одной из маленьких подземных комнат Чикского исправительного дома и тревожно прислушивался.

Дом, как его обычно называли, был выражением полной власти Верховного Министра и тех, кто его окружал. Его мрачные стены тянулись высоко вверх, так что закрывали своими тенями имперские бараки, и эти же тени плотно смыкались вокруг земных преступников, становясь для них куда более грозными, чем власть Империи.

За последние столетия множество людей дожидались за этими стенами суда — предатели, пережившие свое время, подозреваемые еще в каком-нибудь преступлении или обвиненные в попытке ниспровержения местных властей. Иногда приговор мог быть отклонен Прокуратором, но это означало волну недовольства, а временами и диких выступлений.

Обычно в тех случаях, когда Совет требовал смерти, Прокуратор сдавался. В конце концов, пострадать должен был лишь землянин…

Обо всем этом Иосиф Шварц, естественно, ничего не знал. Для него все настоящее сосредоточилось на маленькой комнатке, стены которой светились тусклым светом, на ее мебели из двух твердых скамей, стола и еще маленького углубления в стене, служившего одновременно умывальником и унитазом. Не было окошка, сквозь которое можно было бы увидеть небо, и движение воздуха от вентиляторов было слабым.

Он пригладил волосы вокруг лысины на темени и сел. Его попытка бежать в никуда (ибо где же на Земле он мог быть в безопасности?) была короткой, трудной и закончилась здесь.

По крайней мере, для забав оставалось Прикосновение Разума.

Но плохо это было или хорошо?

На ферме это было странным, беспокоящим даром природы, которого он не знал, о возможностях которого не думал. Теперь оно стало даром, возможным для исследования.

Когда сутками нет другого занятия, кроме как размышления о своем заключении, можно просто сойти с ума. Куда лучше испытать Прикосновение Разума на проходящих тюремщиках, достичь им стражников в соседних коридорах, дотянуться дальними фибрами Разума до капитана, сидящего в далеком от камеры кабинете.

Он осторожно проникал в Разумы и опробывал их. Они поддавались, как грецкие орехи, — сухая шелуха, из которой дождем сыпались эмоции и понятия.

Во время этих своих умственных путешествий он многое узнал о Земле и Империи — больше, чем узнал за два месяца пребывания на ферме.

Конечно, одно из сведений, которое он почерпнул, — причем повторяющееся снова и снова, так что ошибки быть не могло, — было следующим:

ОН ПРИГОВОРЕН К СМЕРТИ!

Ни отступления, ни сомнения, ни оговорки.

Это могло случиться сегодня, завтра. Но он должен был умереть.

И почему-то он принял это известие почти с благодарностью.

Дверь отворилась, и он вскочил на ноги, объятый страхом. Можно относиться к смерти философски, даже ожидать ее, но тело — дикое животное, которое ничего не хочет знать. Так вот оно!

Нет, не оно. Вновь появившееся Прикосновение Разума не несло в себе ничего смертельного. То был охранник с металлическим прутом, который он держал наготове. Шварц знал, что это такое.

— Идем со мной, — резко бросил он.

Шварц последовал за ним, размышляя об этой своей странной силе. Задолго до того, как охранник смог бы применить свое оружие, задолго до того, как он даже догадается, что это следует сделать, он мог бы сам поразить его без звука и промедления. Его Разум был в руках Разума Шварца. Легкое дуновение — и все было бы кончено.

Но почему? Интересно, со сколькими он сможет справиться одновременно? Сколько пар рук имел его мозг?