Гамбрил Старший объяснял свой город со страстью. Он показывал пальцами на макет, он воздевал руки и подымал глаза, стараясь дать представление о размерах и великолепии своих построек. Пряди его волос то и дело падали на глаза, и их приходилось нетерпеливо откидывать назад. Он сучил бородку; стекла его очков сверкали, точно настоящие глаза. Глядя на него, Гамбрил Младший невольно думал, что перед ним статный и жестикулирующий силуэт одного из тех старых пастухов, которые стоят перед руинами на гравюрах Пиранези, являясь живым доказательством поразительного величия и падения человеческого рода.
— Вы? Это вы? — Она не верила своим глазам. Гамбрил кивнул.
— Да, это я, — успокоил он ее. — Побрился, только и всего Он оставил бороду в правом верхнем ящике комода, среди галстуков и воротничков.
Эмили критически оглядела его.
— Без бороды вы мне нравитесь больше, — наконец решила она. — Вы более милый. Нет, я не хочу сказать, что раньше вы не были милым, — поспешила она добавить. — Как вам сказать — более приятный, что ли… — Она замялась. — Это глупое слово, — закончила она, — ноя сказала бы: более нежный.
Это был самый жестокий удар.
— Более мягкий и меланхоличный? — подсказал он.
— Да, если хотите, пожалуй, так, — согласилась Эмили. Он взял ее руку и поднес к губам.
— Я вас прощаю, — сказал он.
Он мог простить ей все, что угодно, во имя этих невинных глаз, во имя строгих, серьезных губ, во имя коротких каштановых волос, окружавших — без тени серьезности, без тени строгости — своими веселыми обильными завитками ее лоб. Он, или, вернее, Цельный Человек, опьяненный своим деловым триумфом, встретил ее в Национальной галерее, куда он зашел после победы над мистером Болдеро. «Старые метры, юные метрессы» — так Колмэн рекомендовал ему Национальную галерею. Он проходил по залу венецианцев, чувствуя себя таким же полным жизни, как самая большая композиция Веронезе, когда позади себя он услышал магическое слово, открывающее новые приключения, произнесенное хихикающим шепотом: «Бобер!» Он сделал крутой поворот и очутился лицом к лицу с двумя перепуганными молодыми женщинами. Он свирепо нахмурился: он потребовал удовлетворения. Обе они, заметил он, обладали вполне приемлемой наружностью, и обе были очень молоды. Одна из них, по-видимому старшая — и более привлекательная, как он сразу же решил, — была сконфужена до последней степени: покраснела до ушей и забормотала извинения. Но другая, та, что, судя по всему, произнесла магическое слово, только смеялась. Благодаря ей завязалось знакомство, скрепленное через полчаса чаем и звуками первокласснейшей музыки на пятом этаже ресторана Лайонса на Стрэнде.
Их звали Эмили и Молли. Эмили, по-видимому, была замужем. Ее секрет выдала Молли, причем Эмили очень рассердилась на нее за эту явную нескромность. Факт замужества Эмили сейчас же окутали покровом тайны, окружили заградительной зоной недомолвок: стоило Цельному Человеку задать на эту тему вопрос, как Эмили смолкала, а Молли принималась хихикать. Но хотя Эмили была замужем и была старшей, Молли, несомненно, знала о жизни гораздо больше; мистер Меркаптан без всяких колебаний назвал бы ее более цивилизованной. Эмили не жила в Лондоне; похоже было, что она вообще нигде не жила. В данный момент она гостила у родных Молли в Кью.
Он встретился с ними на следующий день, и еще через день, и еще через день после этого; один раз за завтраком, с которого он поспешно ушел к Рози; один раз — за чаем в Кью-гардснс; один раз — за обедом, за коим последовал театр и расточительная поездка в такси до Кью в первом часу ночи. Ручная приман-ная утка успокаивает страхи боязливой дикой птицы; ручная Молли, которая была откровенно флиртующей кокеткой, служила Цельному Человеку приманной уткой в его охоте за Эмили. Когда Молли уехала погостить к подругам в провинцию, Эмили уже привыкла и приспособилась к присутствию охотника, она принимала как нечто естественное и само собой разумеющееся шутливо-галантную позицию, которую Цельный Человек, спровоцированный глазками и хихиканьем Молли, занял с самого начала. Благодаря содействию хихикающей Молли она за три дня зашла по пути интимности дальше, чем подвинулась бы без Молли за тридцать свиданий.
— Как смешно, — сказала она, когда они встретились в первый раз после отъезда Молли, — как смешно видеть вас без Молли.
— С Молли было гораздо смешней, — сказал Цельный Человек. — Я стремился видеть не Молли.
— Молли чудесная, милая девушка, — лояльно объявила она. — К тому же она забавная и умеет разговаривать. А я не умею: я совсем не забавная.
Найти на это подходящий ответ было нетрудно; но Эмили не верила комплиментам; да, самым искренним образом не верила.
Он принялся изучать ее; и теперь, когда она была приручена и перестала бояться его приближения, когда, сверх того, он изменил шутливой наглости Цельного Человека ради более свойственной ему мягкости, которая, как он почувствовал, в данном случае гораздо уместней, Эмили не чинила ему препятствий. Она одинока, а он, видимо, прекрасно все понимает; и вскоре она доверчиво повела его по неведомой стране своей внутренней жизни и своего прошлого.
Она была сиротой. Свою мать она почти не помнит. Отец умер от гриппа, когда ей было пятнадцать лет. Один из его деловых друзей обычно навещал ее в школе, брал ее оттуда на праздники и покупал ей шоколадные конфеты. Она звала его «дядя Стэнли». Он торговал кожей, был толстый и веселый, и у него было красное лицо, очень белые зубы и блестящая лысина. Когда ей исполнилось семнадцать с половиной лет, он сделал ей предложение, и она сказала «да».
— Но почему? — допытывался Гамбрил. — Объясните, ради Бога, почему?
— Он сказал, что возьмет меня в кругосветное путешествие; как раз в это время кончилась война. Вокруг света, понимаете? А мне надоела школа. Я ничего еще не понимала, а он был очень мил со мной; и он очень настаивал. Я не знала, что такое брак.
— Не знали?
Она покачала головой: это была чистая правда.
— Не имела ни малейшего представления.
И это в двадцатом веке! Вот случай, достойный учебника сексуальной психологии. «Миссис Эмили X., родившаяся в 1901 г., находилась в состоянии полной невинности и неведения в момент заключения перемирия, 11 ноября 1918 года», и т. д.
— И вы за него вышли?
Она кивнула.
— А дальше?
Она закрыла лицо руками. Она вздрогнула. Самозваный дядюшка, превратившись в законного мужа, стал требовать от нее исполнения супружеских обязанностей — пьяный. Она боролась с ним, она вырвалась и убежала и заперлась в одной из комнат. На вторую ночь их медового месяца он наградил ее синяком на лбу и укусом на левой груди, которая нарывала после этого несколько недель. На четвертую ночь, преисполнившись еще большей решимостью, он так грубо схватил ее за горло, что у нее лопнул кровеносный сосуд и кровь полилась изо рта на простыню. Самозваному дядюшке пришлось послать за доктором, и Эмили провела следующие несколько недель в больнице. Это было четыре года назад; муж пытался заставить ее вернуться к нему, но Эмили отказалась. У нее было небольшое состояние — она имела возможность отказаться. Самозваный дядюшка утешался с другими, более податливыми племянницами.
