«Кажется, и жизнь подчиняется законам копирования. Там тоже схема: образец-отпечаток-копия».
«Разумеется!» — скажет современный читатель. А для Березовского и эта простая мысль была находкой. Ведь тогда еще не было общеизвестно, что формулы белков отпечатаны на матрицах нуклеиновых кислот и что новые белки штампуются по этим матрицам, что размножение клетки начинается с удвоения хромосом, то есть с изготовления копий матриц.
«Копировка почти всеобщий закон природы», — радуется Березовский.
«Кристаллы копируют себя.
Белки копируют себя.
Клетки копируют себя удваиваясь.
Растения и животные тоже копируют себя. Называется это „оставить потомство“. У простых организмов потомство — точная копия матери, у сложных — смесь из черт матери и отца».
И далее:
«Подражать природе? Но в этом нет ничего нового. Живая клетка растет в питательном растворе, кристалл — в питательном растворе. Я хотел универсальности-любой предмет по заказу. Для того и пища требуется универсальная, даже не атомы, а частицы — протоны и электроны. Но какая же энергия нужна, чтобы расставлять атомы, даже строить их из частиц, делать частицы? Как строить частицы? Говорят, что у них вообще нет строения».
И ниже грустные слова:
«Даже обсуждать этот вопрос рано.
Наука бессильна, и я бессилен — неудачливый волшебник без палочки».
Эта запись одна из последних. За ней следует какой-то расчет, несколько непонятных букв…
К сожалению, от самого Березовского не осталось ни атомной записи, ни пластинки с голосом, нет даже хорошего портрета. Тот, что висит в музее на Девятой линии Васильевского острова, — увеличенная копия очень бледной и размытой карточки с красноармейского билета. Черты лица почти нельзя разобрать.
Под портретом даты: 1909–1943 (?). Даже год смерти пионера ратомики нам не известен в точности. Вероятно, он окончил жизнь в 1943 году. Может быть, не сумел оправиться от раны и голодовки, может быть, погиб при обстреле. Ведь осколки не разбирали — разили матерей, инвалидов, авторов неродившихся открытий… волшебников без палочки.
Все равно идея не пропала. Вообще правильные идеи не пропадают в науке. Ни пуля, ни снаряд, ни самый косный бюрократ не могут задержать идеи. Как только возникает надобность, как только приходит техническая возможность, идея рождается вторично в другой, третьей, четвертой голове только потому, что она верна и способна принести пользу.
Прошли годы, столетия, и мечта Березовского осуществилась. Впервые ратомику в действии люди увидели при ликвидации эпидемии в городе Дар-Мааре.
Глава 14. Вперед или на месте?
Кадры из памяти Кима.
Механик постоял, посмотрел на карниз, на потолок, ткнул пальцем в кабину кинопутешествий, сказал безапелляционно:
— Будочку убирать придется, молодой человек.
Дня три долбили, громыхали, мусорили. Ким старайся не сидеть дома. И в углу, где раньше стояла кинобудка, оказался новенький шкафчик, зеркально-металлический, как термос, но с подозрительным и неаппетитным запахом стальных опилок и машинного масла. Он стоял месяц, и три, и полгода, Ким привык к нему, вешал рубашки на безмолвный экран, а в приемнике держал биологические паспорта подопечных. Но однажды экран засветился, на нем появилась миловидная девушка, она улыбнулась Киму и сказала приветливо:
— Здравствуйте, я ваша радио-хозяйка. Меня зовут…
— Где растет хлеб, дети?
С незапамятных времен воспитательницы задавали этот вопрос малышам, и в каждом столетии малыши отвечали хором, гордясь своими познаниями:
— Хлеб растет в поле.
И вдруг ответ изменился: «Хлеб растет на радиостанции». И если воспитатели, смеясь, поправляют детей, те спорят, настаивают. Ведь каждый из них видит ежедневно, что булки рождаются за блестящей дверцей ратоматора.
Веще-передачи начинаются в 7 утра. «Просим вас к столу, — объявляет диктор-радио-хозяйка. — Дежурный завтрак для взрослых: свежий хлеб, масло, лососина, омлет с ветчиной, кофе мокко черный. В 7 часов 5 минут — диетические блюда для пожилых, в 7 часов 10 минут — завтрак для школьников: молоко, каша овсяная, куриные котлеты…» Стол стандартизировался сразу в целом городе. Встречаясь, люди говорят: «Ну, как вам понравился сегодняшний шницель? Перца маловато. Пресно готовят на радио».
В ужин, когда спешить некуда, любители покушать совершают экскурсии по ресторанам. Визиты радиотелефонные, конечно. Можно потребовать на экран меню, потом заказать какое-нибудь экзотическое блюдо и вынуть из ратоприемника украинский борщ, кавказский шашлык, изготовленный над прогоревшим костром, английский ростбиф, сочащийся кровью, итальянские спагетти…
В 21.00 к приемникам стекаются женщины, все, какие есть в доме, — юные, средние, девочки и старушки. Начинается час одежды: выставка мод, платьев, шляпок, тканей. Струятся по экрану материи — шелковые, шерстяные, стеклянные, ворсистые, пористые, губчатые, кружевные, гладкие, пестрые, клетчатые, пятнистые, узорчатые, с крупными и мелкими цветочками, перламутровые, жемчужные, светящиеся, цвета электрик, маренго, мов, сомон, перванш, брусничные с искрой и наваринского дыму с пламенем. И как удержаться от соблазна, не нажать кнопку, когда показывают настоящее японское кимоно, шелковисто-черное с бледно-розовыми хризантемами? А через три минуты появляется другая ткань, еще лучше: на серо-серебряном фоне горящие огненные цветы, между ними прозрачно-батистовые пояски. И так легко взять: протянул руку, нажал кнопку. Ну пусть повисит в шкафу, много места не займет!
А час игрушек перед ужином! Град мячей, стада львов, слоников и мишек, толпы кукол — розовых, желтых и черных, простеньких и нарядных, тряпичных и моющихся, беспомощных, как грудные младенцы, и бойких, как озорные школьницы, умеющих танцевать, мыть посуду, шить на швейной машинке! А кибернетические куклы со сменной программой, куклы, с которыми можно играть в куклы! Даже взрослому интересно повозиться с этакой игрушкой.
А час искусства — в 10 вечера! Солидный картиновед из музея, откашливаясь и пощипывая бородку, многозначительно говорит: «Перед вами, друзья, одно из величайших произведений позднего Возрождения, портрет итальянской патрицианки Моны Лизы, чаще называемой Джокондой. В этой картине гениальный художник достиг непередаваемых высот мастерства, выразив в неподвижном изображении тончайшие переживания человеческой души. Легкая, загадочная, чуть мечтательная улыбка волнует воображение зрителей, художников и поэтов уже семь веков. Реалистически написанное рельефное лицо особенно выигрывает на фоне дымчато-оливкового, чуть условного пейзажа…»
