Спутники расположились в беседке на одной из лужаек, и слуга, сопровождавший их, пошел разыскивать садовника, чтобы тот принес роз украсить беседку.
- Отчего ты так решил? - спросил Дэнеш, когда они, омыв руки и лица в бегущем мимо беседки ручье, уселись на покрытый восьмиугольным ковром пол беседки.
- Что решил? - повернулся к нему Эртхиа.
- Принять его приглашение.
Эртхиа пошевелил губами и бровями, издал неопределенный звук, а потом махнул рукой и заявил:
- Может быть, это последняя царская трапеза, которой мне суждено насладиться. Отчего же я буду отказываться? Знаешь ли ты аттанских купцов, Дэнеш? Сейчас ты пообедаешь так, как в жизни не обедал. Мне жаль только, что Тахин не может разделить с нами это удовольствие.
- Мне тоже жаль, - улыбнулся Тахин. - Но вот чем ты мог бы меня утешить: после трапезы в таком месте прилично было бы насладиться музыкой и стихами за чашей вина.
- Как я осмелюсь играть на этой дарне и петь в твоем присутствии? возразил Эртхиа.
- Отчего ты превозносишь мой талант выше всякой меры? Разве ты знаешь? Это всего лишь слухи, и они преувеличены, как водится.
- У ашананшеди не бывает слухов, - сказал тогда Дэнеш. - Я точно знаю, что тебе не было равных.
- Когда это было! Теперь все иначе, и я ведь уже слышал однажды, как играет Эртхиа. Когда я подошел к вашему костру. Дарна хороша - ты ее достоин. И, как сам ты сказал, может быть, мы сидим так и празднуем в последний раз - отчего бы и ее голосу не звучать?
- Тебе не жаль, что мы берем ее с собой в опасный путь?
- Осторожность не предохранит от Судьбы.
- Хорошо, - сказал Эртхиа, опуская глаза оттого что по всему его лицу от кудрявой бороды до самых корней волос разлилась краска. - Я буду играть сегодня.
Тут явился купец, а следом за ним шли слуги, над головами несшие столики с угощениями, и так плавны были их движения, что ни из одного сосуда не выплеснулось ни капли. Купец доставил самые изысканные кушанья, какие только смог найти за столь короткое время: маринованные луковицы, грибы в уксусе, ягнячьи глаза в студне, барашка, фаршированного орехами и миндалем, рыб, жареных в оливковом масле, теперь уже не серебряных, а золотых, яблоки с сыром. Золотые длинные уджские дыни, горячие от солнца, распространяли вокруг сладостный теплый аромат, сильнее даже, чем аромат роз. Их укладывали прямо в ручей - охладиться. Эртхиа не удержался: погладил круглый бочок в серебристой короткой щетинке. После трапезы, когда не спеша пригубили сладкое темное вино из сушеного винограда, дыни вынули из ручья и обтерли мягкой тканью. Они были теперь прохладные, гладкие, как атлас, и не так щедро источали аромат, но когда их взрезали, из серебряного белого зеленоватого нутра он снова хлынул, уже иной, тонкий, влекущий.
- Нелегко нам будет с ним, - шепнул Эртхиа, кивнув в сторону Тахина, который сидел чуть поодаль от стола, положив голову на резные ярко разрисованные перила беседки, и, казалось, дремал.
- Когда человек лишен столького, ему непременно должно быть что-то дано взамен, - подумав, ответил Дэнеш. - Не представляю, что это может быть, но чем-то же он живет? Кто должен завидовать кому? Пока это нам неизвестно, изгоним и зависть и жалость из души. Он сам вызвался идти с нами. Для нас это честь.
- Правда твоя. Но мне, знаешь, ни кусок в горло, ни глоток...
- Хороши мы будем, если позволим ему это заметить.
- Что же делать?
- Привыкай.
Эртхиа передернул плечами.
- И, слушай, - еще тише сказал, - извини.
Дэнеш подумал и кивнул.
- Ты просто увел его, да?
Дэнеш не стал отвечать. Эртхиа вздохнул.
- Послушай, слава купцов, - заговорил он по-аттански, - удача своего отца, скажи, не сможешь ли ты найти нам корабль, который перевез бы нас на другой берег моря?
- Как же не могу? - с готовностью встрепенулся купец. - Как раз могу, как раз я сам нашел такой корабль, и корабельщики на нем чрезвычайно опытны, и хозяин сведущ в том, как ходят корабли по соленому морю, и знает все ветры и их перемены и знает все пути по морю, и я не в первый раз подряжаю его перевезти мой товар на ту сторону, и каждый раз все сходит благополучно.
- Погоди, - нахмурился Эртхиа, - не хвали корабельщиков, хвали Судьбу. Она ревнива, когда другим в заслугу ставят ее милости.
Тахин проснулся, поводил плечами, незаметно потягиваясь, обрадовался, что трапеза идет к концу.
- Настало время питать душу! Как сказал сказавший...
- Не ты ли? - ласково поддел Эртхиа.
- Не помню, - шуткой ответил Тахин. - Как сказал тот, кто сказал, пища нашей души - музыка и нежные стихи.
- И для некоторых, - подхватил Эртхиа, - музыка - пища, для некоторых лекарство, а для некоторых - опахало.
Дэнеш вежливо перевел их утонченную беседу на аттанский, а купец, вслед за благодарностью, пояснил, что, поскольку часто ходит и через Хайр, то понимает хайри и говорит на нем свободно.
- Но царь-то наш, аттанский, - понизив голос, добавил он, - и пока не велит отдельно, говорить с ним пристало по-нашему.
Дэнеш согласно кивнул. Своя гордость и у купцов.
- Когда твой корабль отплывает? - спросил он, пока Эртхиа с почтением вынимал дарну из футляра и с помощью ключа подкручивал колки, потихоньку тинькая струнами, и купец подробно ему отвечал, сколько товара еще осталось погрузить и сколько места еще на корабле, и что непременно надо им запастись своей водой в крепких бочонках и своим припасом в путь, но если они решат плыть с ним вместе, то уже могут об этом не заботиться, купец сам все приготовит и обеспечит, и запасет, и расплатится с хозяином судна, а вот если бы любезный собеседник шепнул царю аттанскому, чтобы тот уменьшил взимаемую при продаже царскую долю, когда купец вновь вернется в Аттан, да еще в несказанной своей милости и снисхождении дал бы ему в том бумагу со своей печатью, тогда...
- Я скажу, - кивнул Дэнеш, - если ты, любезный, найдешь нам хорошую конюшню, в которой мы без сомнений и беспокойства могли бы оставить наших благородных коней до нашего возвращения - хоть на год, хоть на десять.
На том и поладили. Немалый расход был возложен на купца, но, видно, и так он оставался с прибылью, потому что условия принял охотно и с радостью. Значит, много продавал в Аттане, раз так велика была царская доля. Видный был купец.
Но когда Эртхиа поднял дарну к груди и откашлялся, все разговоры о выгодах, платах и расчетах были оставлены, и купец, так же как ашананшеди и всадник из Сувы, подался вперед и замер, потому что и в Аттане давно утвердилась слава царя-хайарда и его несравненной дарны. Говорили в Аттане, что поет Эртхиа голосом, останавливающим птиц в глубине неба, хоть немного было таких, кто утверждал это не со слов других, а знал сам.
