Беллами встал на цыпочки и потянулся к ленте. Его пальцы нащупали знакомый сатин, и он понял, что ленточка не зацепилась за ветку, нет – она к чему-то привязана. Может, кто-то нашел ленту в лесу и привязал ее к дереву, чтобы она не пропала? Но что помешало просто принести свою находку в лагерь? Он рассеянно провел рукой по ветке, ощущая, как кора царапает кожу, и вдруг замер. Там, где должен был начинаться ствол, его пальцы наткнулись на что-то непонятное. Может быть, это птичье гнездо?
Беллами ухватился за край находки, потянул – и в ужасе понял, что на него сыплется содержимое аптечки, которую они с Кларк недавно принесли в лагерь. Таблетки, шприцы, пузырьки – все это в беспорядке валялось на траве у его ног. Мысли Беллами заметались, ища объяснений – каких угодно, лишь бы остановить растущую в душе панику.
Беллами со стоном опустился на траву. Значит, все правда. Октавия действительно украла медикаменты и спрятала их на дереве, а свою ленточку для волос использовала как ориентир. Он только не мог понять, зачем ей это понадобилось. Может быть, сестра хотела обезопасить их обоих на случай болезни и собиралась взять аптечку с собой, когда они отправятся в путь?
Но тут в его ушах снова зазвучали слова Грэхема: «Мы не можем допустить, чтобы еще кто-то умер только потому, что твоя маленькая сестричка – наркоманка».
Парнишка, который стоял на страже у палатки-лазарета, спал. Он едва успел вскочить на ноги и пробормотать: «Эй, туда нельзя!» – когда Беллами откинул полог и вошел внутрь. Быстро осмотревшись, он убедился, что в палатке нет никого, кроме раненой подруги Кларк, и направился к койке Октавии. Сестра сидела на постели, скрестив по-турецки ноги, и заплетала косу.
– Что за хрень ты вытворяешь, а? – прошипел он.
– Ты о чем? – В ее голосе звучала смесь скуки и раздражения.
Словно они снова были в детском центре, и он, как обычно, спрашивал, сделала ли она уроки.
Беллами швырнул в сестру лентой и поморщился, увидев ужас на ее лице.
– Я не… – забормотала она,– это не…
– Завязывай с этим дерьмом,– рявкнул Беллами.– Пока ты тут плетешь свои хреновы косички, эта девчонка умирает прямо у тебя перед носом.
Взгляд Октавии метнулся к Талии и переместился на пол.
– Я же не знала, что ей на самом деле так плохо,– тихо проговорила она.– Кларк ведь уже дала ей лекарство. Я потом поняла, что ей еще нужно, но было уже поздно. Я не могла признаться, ты же видел, какие они были злющие. Они что угодно могли со мной сделать.– Октавия снова подняла взгляд: ее темно-голубые глаза полнились слезами.– Даже ты меня теперь ненавидишь, хоть ты и мой брат.
Беллами, вздохнув, уселся рядом с сестрой.
– Я не ненавижу тебя.– Он взял ее руку в свои и тихонько сжал.– Я просто не понимаю. Зачем ты это сделала? Пожалуйста, скажи правду.
Октивия молчала. Беллами почувствовал, как ее ладошка увлажнилась и начала дрожать.
– О? – Он выпустил ее руку.
– Мне нужно было,– тоненьким голоском отозвалась сестра.– Я без них спать не могу.– Она помолчала, закрыв глаза.– Вначале это было только по ночам. Мне снились эти ужасные сны, и нянечка в детском центре давала мне лекарство, чтоб я могла уснуть. Но потом стало еще хуже. Иногда я даже дышать не могла, мне казалось, что весь мир на меня наваливается, и давит, и плющит… А нянечка больше не давала таблеток, даже когда я просила, и тогда я стала красть их. Только от них мне становилось легче.
Беллами уставился на нее:
– Так вот что ты украла? – спросил он, прозревая.– Вовсе не еду для малышей в детском центре, а колеса?
Октавия молча кивнула, в ее глазах стояли слезы.
– О,– вздохнул Беллами,– почему ты мне ничего не сказала?
– Я же знаю, как сильно ты за меня переживаешь.– Она набрала в грудь побольше воздуха.– Я знаю, как ты все время стараешься, чтобы со мной не случилось ничего плохого. Я не хотела, чтоб ты почувствовал себя неудачником.
Где-то в сердце Беллами зародилась боль. Он не знал, что ранило его сильнее: то, что сестра стала наркоманкой, или то, что она побоялась сказать ему правду из-за его маниакального ослепляющего желания присматривать за ней. Когда он в конце концов заговорил, голос его был хриплым:
– И что нам теперь делать? – спросил он. Впервые в жизни он не знал, как поступить, чтобы помочь сестре.– Что будет, если мы вернем лекарства?
– Я справлюсь. Мне только нужно научиться обходиться без них. Тут мне уже стало легче.– Октавия взяла брата за руку и посмотрела на него странным, почти умоляющим взглядом.– Ты жалеешь, что пришел?
– Нет,– качая головой, твердо сказал Беллами,– мне просто нужно время, чтобы это переварить. Он встал и еще раз посмотрел на сестру: – Но ты должна сделать так, чтоб Кларк получила лекарства назад. Ты сама должна обо всем ей рассказать, понятно? Я серьезно говорю, О.
– Я знаю,– Октавия кивнула и перевела взгляд на Талию.– Скажу ей сегодня вечером.
– О’кей,– и Беллами, вздохнув, вышел из палатки и зашагал по поляне.
Добравшись до деревьев, он глубоко вдохнул, и влажный воздух наполнил легкие, исцеляя боль в груди. Он запрокинул лицо, и его пылающей кожи коснулся ветер. Небо в просветах между кронами деревьев было теперь темным, почти черным. Внезапно там, наверху, сверкнула зазубренная вспышка, и вслед за ней раздался ужасный грохот, от которого содрогнулась земля. Беллами подпрыгнул от неожиданности. С поляны послышались испуганные крики, но их тут же заглушил еще один рокочущий раскат, еще громче предыдущего, будто само небо рухнуло на землю.
А потом сверху стало что-то падать. Капли жидкости быстро покрыли кожу, волосы, просочились под одежду… Это дождь, понял Беллами, настоящий дождь. Он опять поднял лицо, и на миг его благоговение заглушило все остальное – злость на Грэхема, Уэллса и Кларк, беспокойство за сестру, крики придурков, которым невдомек, что дождь безвреден… Беллами закрыл глаза, позволяя воде смыть с его лица грязь и пот, и разрешил себе представить, что она унесет и кровь, и слезы, и то, что они с Октавией так друг друга подвели… Можно будет сделать новую попытку, начать все с чистого лица.
Беллами открыл глаза. Он знал, что его надежды нелепы. Дождь – это всего лишь вода, и в природе не существует никаких «чистых листов». А тайны надо хранить всю жизнь, и неважно, чего это будет стоить.
Гласс шла по крытому мосту, и на ее сердце тяжелым камнем лежало страшное осознание того, что мама права. Она не может рисковать, не может позволить себе ни единого опрометчивого шага: не ради себя – ради Люка. Что, если Канцлер очнется, отменит ее помилование, а Люк сглупит и расскажет всю правду о ее беременности? История снова повторялась, и она знала, что сделает тот же выбор. Ее выбор всегда останется неизменным – она будет защищать парня, которого любит.
