– Возможно, такое угодно Богу?
Белый аббат взглянул на Ганелона с сомнением.
– Я не уверен, что тебе следует рассуждать на такие темы, брат Ганелон. Тебе сужден другой путь, помни. Может, твой путь и проходит через какие-то сомнения, но они не должны касаться Зары.
Ганелон низко опустил голову.
– Некая молодая особа, брат Ганелон, – въедливо и негромко произнес отец Валезий и сердце Ганелона дрогнуло. – Некая молодая особа, брат Ганелон, совсем недавно наняла в Венеции судно. Сейчас, когда дож наложил запрет даже на торговлю, нанять судно в Венеции практически невозможно, но некая молодая особа заплатила за тайный наем судна большие деньги. Очень большие деньги. Более того, мне известно, что некая молодая особа почти месяц провела в доме старого лукавца. Я верю, брат Ганелон, что ты догадываешься, куда могло уйти судно, тайком нанятое указанной особой.
– Да, – кивнул Ганелон. – Я даже знаю имя кормчего на нанятом судне. И знаю, что с указанной особой на борт судна поднялся еще и старик, прозванный в Риме Триболо, Истязателем. А еще с указанной особой поднялись на борт отборные дружинники, ранее служившие в замке Процинта. А груз названной особы – три сундука.
Отец Валезий пристально всмотрелся в Ганелона:
– Ты не смог подняться на указанное судно?
– Я не мог этого сделать.
– Почему?
– В Риме через оборванца нищего я получил записку. В записке было сказано: «Лучше бы ты служил мне». Но до того, как прислать мне такую записку, указанная особа два года держала меня взаперти в старой замковой башне. А в Риме указанная особа пыталась меня убить, подсылая нанятых на ее деньги убийц. Я не мог подняться на корабль. Я был бы тут же опознан.
– Господь милостив, брат Ганелон.
– Аминь!
Они помолчали.
– Куда могло уйти судно?
– Это быстрый корабль, на его корме по-гречески написано – «Глория». Он взял курс на остров Корфу, но, думаю, он пойдет выше – к рукаву святого Георгия, в Константинополь, в самое гнездо отступников.
– Отступников, да… – медленно повторил слова Ганелона отец Валезий. – Но Константинополь был и остается городом христиан…
Отец Валезий не спускал с Ганелона темных глаз, совсем не отражающих света:
– Брат Ганелон, сможешь ли ты отыскать в Константинополе тайник, в котором некая названная молодая особа прячет тайные книги, должные принадлежать Святой римской церкви?
– Человек способен лишь на то, на что он способен.
– Но с Божьей помощью на большее. На гораздо большее, брат Ганелон.
Отец Валезий высоко поднял голову:
– Я знаю, ты умеешь объясняться с грифонами, язык греков тебе ведом. Ты умеешь понимать сарацин, тебе доступны чтение и счет. Используй все свои знания, брат Ганелон. Властью, дарованной мне Святой римской церковью и великим понтификом, позволяю тебе рядиться в мирское, пользоваться кинжалом, сидеть за обильным столом, даже нарушать заповеди, если это понадобится для успеха Дела. Трудись в воскресенье, нарушай пост, отрекись, если понадобится, от близкого. Это необходимо для Дела. Я верю, брат Ганелон, ты вернешь Святой римской церкви то, что ей должно принадлежать по праву.
– Но как сподоблюсь благодати? – испугался Ганелон.
– Я сам буду твоим исповедником.
В большом шатре установилась напряженная тишина.
Где-то неподалеку шла в море галера.
Ритмично бил молот по медным дискам, вскрикивали гребцы.
– Святая римская церковь вечна. Ее цели возвышенны, – негромко произнес отец Валезий. – Неизменно стремление Святой римской церкви к спасению душ заблудших. Дьявол никогда не знает устали, брат Ганелон, он вредит целенаправленно и постоянно. Есть старинные книги, насыщенные словами дьявола. Эти книги распространяют зло. Где находятся эти книги, там явственно слышится запах серы. Уверен, брат Ганелон, ты разузнаешь, о чем говорила названная особа со старым лукавцем…"
"…запах смолы.
Нежный запах смолы, вытекающей из недавно рассеченного дерева.
– Знаешь ли ты, откуда все берет начало? – спросил Ганелон.
Брат Одо кивнул:
– Знаю. А потому утверждаю: Бог един."
"…смрадный канал, лестница без ступеней.
Огромные узкие окна открывающиеся вовнутрь.
Кто-то во дворе пнул осла, осел закричал.
Над серым мрамором башен, над крошечными мощенными двориками, над белыми надгробиями павших воинов – грозы грифонов, медленно разносился низкий, но мощный гул колокола-марангона, как бы поднимаясь все выше и выше над многочисленными мозаичными окнами, седыми от росы, над площадью святого Марка, покрытой короткой бледной травой и со всех сторон обсаженной деревьями, над огромными питьевыми цистернами, обмазанными глиной и мутными, как графины с водой…
Скорбя о ней душой осиротелой,
в Святую землю еду на восток,
не то Спаситель горшему уделу
предаст того, кто Богу не помог.
Пусть знают все, что мы даем зарок
свершить святое рыцарское дело,
и взор любви, и ангельский чертог,
и славы блеск стяжать победой смелой.
…над пыльной Венецией…
Те, кто остался дома поневоле —
священники, творящие обряд
за упокой погибших в бранном поле,
и дамы, те, которые хранят
для рыцарей любви заветный клад,
все к нашей славной приобщились доле,
но низким трусам ласки расточат
те дамы, что себя не побороли.
…над каналами…
– Венеция стала шумной, – престарелый дож Венеции Энрико Дандоло поднял на Амансульту прекрасные, но почти не видящие глаза. – Мне скоро будет сто лет, Амансульта, но я не помню, чтобы Венеция была когда-нибудь такой шумной. Даже в Константинополе, когда подлый базилевс предательским раскаленным железом гасил мне зрение, я не слышал в ушах такого шума. Я уже давно почти ничего не вижу, Амансульта, но у меня другой дар, я очень тонко чувствую запахи. И у меня необычный слух. Вот почему я говорю, что Венеция никогда не бывала столь шумной, как сейчас…
Это паломники, подумал он про себя.
И подумал, пытаясь разглядеть Амансульту, вид которой смутно и странно колебался перед ним, будто их разделяла морская вода: благо человеческое едино и неделимо. Нет и не может быть богатства без могущества, не бывает уважения без прочной славы, и самой славы никогда не бывает без светлой радости. Нельзя искать чего-нибудь одного, скажем, только достатка. Достатка не будет, если у тебя не будет могущества, если ты потеряешь уважение, если ты скатишься в бесславие. Мало взять город Зару, как ему того хочется, надо, и это главное, потеснить Византию. Пусть Византия страна христиан, все знают, она рассадник ереси. Можно и нужно защищать христиан, но зачем защищать отступников? Никакое доброе дело не должно порождать зла. Пути Господни поистине неисповедимы. Если в сплетениях человеческих судеб что-то кажется нам несправедливым, нелогичным, случайным, то это лишь от того, что мы имеем дело с ложным представлением о действительности. Оно происходит по причине ограниченности человеческого ума, неспособного проникать в сокрытые тайны божественного промысла.
