- А, вот и вы, - улыбка Саманты, нотка облегчения в ее голосе могли сойти за искренние. - Мы как раз начали беспокоиться о вас, Фрэнк. Все в порядке?
О, Господи!
Он кивнул. Никакого упоминания о кремации, ни намека на скорбь ни у одной из них. Дочери, сестры, умерли и забыты, так вот, вероятно. Они так дьявольски бесчувственны, это просто ужасно, подумал он.
И печь для выпечки хлеба ярко горит, огонь потрескивает, заслонка открыта, пышет жаром вдобавок к "Рэйбэрн". Он хотел было сказать, что топлива не так много, чтобы его можно было тратить впустую. Но какой смысл?
- Думаю, вам следует зарезать овцу, - бесстрастно сказала Саманта. Ее тон напомнил ему Гиллиан, когда она говорила: "Завтра мне придется пройтись по магазинам, потому что у нас скоро кончится..." Кофе? Поездки, из которых не возвращаются. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул.
- Мы очень хотим есть, - добавила Дебби.
- Я умираю от голода, - сказала Эллен.
- Ладно, - он медленно направился к лестнице. - Наверно, мне придется зарезать завтра овцу.
- Хорошо, тогда мы будем поддерживать огонь в печи.
Глупые девчонки, подумал он, для этого подойдет и "Рэйбэрн", они же не собираются жарить животное целиком.
- Спокойной ночи, Фрэнк, - их дурацкий хор школьниц сопровождал его по лестнице. Он не произнес ни звука в ответ, просто подумал: "Я не буду заставлять дверь стулом, наоборот, оставлю ее чуть приоткрытой, чттобы вам и стучать не надо было, если начнете помирать и я вам потребуюсь". Внезапная мысль вызвала многозначительную улыбку у него на губах: "Умрите, все умрите, и тогда вы оставите меня в покое".
Он не знал, почему снял одежду, может быть, по привычке. Раздеваясь, он раскидал одежду по полу, как это сделала недавно Рут ночью. Он стоял, обнаженный, прислушиваясь к голосам внизу.
В комнате стоял сильный запах сгоревшей резины и... он закрыл окно и опустил раму. Он надеялся, что ночной ветер унесет эту кучу пепла и развеет над землей и морем. Прах и тлен вновь стали прахом и тленом; почему-то это показалось ему жутковато-забавным. Но это означало, что он наверняка покинет остров, он не может оставаться здесь с этим. Это будет как будто изменой прах Гиллиан развеян на "Гильден Фарм", и его место там, вместе с ней. Не здесь, с прахом какой-то сумасшедшей девки.
Он лег и погасил свет. По какой-то необъяснимой причине он чувствовал странный покой. Все страхи, все напряжение внутри исчезли, как будто он принял таблетку аспирина после приступа зубной боли и ощутил облегчение - ради него почти что стоило пройти через это, чтобы ощутить, как боль уходит из твоего организма. Только одна мысль помогла ему выдержать все это - клятва, что он покинет остров навсегда.
Продать Альвер будет нелегко, он не обманывал себя. "Макбэннон и Браун" могли бы вновь занести Альвер в свои книги, а он бы стал присматривать небольшую ферму где-нибудь в Шропшире. Только пять или десять акров, несколько овец и коров, может быть, свиней. Трудиться, чтобы добыть себе средства на жизнь - а ему надо очень мало - это было бы роскошью после пережитого здесь. Ранний уход на покой. Он улыбнулся в душе при этой мысли - на тридцать лет раньше. Ему следовало бы сделать это раньше, но допущенную ошибку в жизни понимаешь тогда, когда уже слишком поздно.
Но сперва ему надо выбраться с этого острова. Глупо уверять себя, что паром никогда больше не придет, потому что он должен прийти. У них, вероятно, были какие-то проблемы, возможен десяток причин, но они, безусловно, припыхтят завтра или послезавтра, тогда он поздоровается за руку с этим старым грубияном паромщиком ч попросит его сообщить по радио на материк; и полиция будет там ждать у причала. Саманту и ее дочерей заберут для допроса и, вероятно, обвинят в незаконном захоронении человеческого тела.
Сладкая месть! Они уже не смогут от этого отговориться! Он ощутил приятную дремоту. Странно, но он не был голоден, возможно, он уже переступил через черту голода. В старину монахи постились два дня подряд каждый месяц, он об этом где-то читал, и это не причиняло им никакого вреда.
Фрэнк почувствовал, что засыпает. Он как будто поплыл, это ощущение опьяняло его. И где-то в глубине он услышал крадущееся шлепанье босых ног, потом кто-то часто задышал, как будто после подъема по лестнице.
Шепот, потом чей-то смех. Шаги прошуршали по потертому коврику на лестничной площадке, потом несколько секунд тишины. Он даже не слышал их дыхания, как будто они его затаили. Может быть, прислушиваются.
На этот раз он не стал даже садиться в постели; он не испытал слепого страха. Совершенно владея собой, полностью проснувшись, он подготовился к тихому стуку в дверь, к сладкому голосу, проверяющему, спит ли он.
- Фрэнк?
Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Пусть подождут секунду, или две, подумал он, пытаясь догадаться, кто это. Может быть, все сразу, они могли и Эллен прихватить на этот раз. Дверь не заперта, и у меня нет ружья.
- Войдите, - сказал он и услышал, как дверь медленно, со скрипом отворилась.
23
Зок как можно дольше медлил с возвращением в дом, он боялся. Его страх упорно рос в течение дня, начиная с того самого момента, когда Идис поймала селезня и убила его с таким садистским наслаждением. Этот ребенок был теперь сильнее любого из них: она цвела, они же медленно умирали с голоду.
Бесконечные страхи мучили старого лодочника. Его госпожа будет сердита на него за то, что он вернулся домой с пустыми руками, и он не может знать, какую напраслину возвела на него Идис. "Я помогла Зоку поймать сегодня утку, мама, но он отказался поделиться с нами и съел все сам. Он принудил меня пообещать, что я буду молчать".
Какое-то недоброе предчувствие заставило его замедлить усталые шаги, когда он увидел дом и отблески огня в его окнах, пробивающиеся сквозь сумерки. Он испытал чувство, подобное тому, когда в последний раз ходил с лэрдом в развалины часовни. Непонятным образом он тогда ощутил чье-то присутствие задолго до того, как оно стало реальным - злобное рогатое существо, прячущееся в темноте, требующее жертвы. Кричащую крестьянскую девушку, которая вот-вот должна была родить - это мог бы быть сын и наследник лэрда - силой утащили с этого сборища. Ее крики затихли, когда ей перерезали горло, и они подняли бокалы, полные до краев человеческой крови, прославляя Хозяина. Но Сатана все еще не был доволен, и он потребовал самого нежного мяса - плоти младенца.
Тем же самым ножом, которым разрезали шею Элис вскрыли ее большой живот и достали плод из чрева. Он был скользкий и слабо шевелился в столбе лунного света, косо падающем на алтарный камень.
Лэрд разрезал его так же, как если бы это был жареный цыпленок, по небольшому куску теплого мяса для каждого, оставив скелет для Сатаны, чтобы тот мог насладиться им, когда все уйдут. Утром ничего не осталось - только пятна крови на древнем камне; может быть, серые вороны доели остатки, но Зок знал, что это было не так. Исчез и труп девушки - конечно же, Хозяин был голоден той ночью.
