Он мельком посмотрел на меня. Какими ледяными были его глаза на этом круглом, добродушном лице...
Он не стал дожидаться моего ответа.
- Нам остался еще один орешек, пожалуй, самый трудный. Я имею в виду инструкцию. Она, конечно же, была зашифрована. Так ли тщательно вы ее просмотрели, чтобы заявлять с уверенностью, что она представляла собой запротоколированную с первой же минуты вашу судьбу? Все ваши дальнейшие перемещения и помыслы?
- Ну... нет, - помедлив, произнес я. - Для этого у меня не было возможности. Я прочитал из нее лишь несколько строк. Там было что-то о белых стенах и вереницах коридоров, дверей, об ощущении затерянности, одиночества, которые меня угнетали. Эти фразы - дословно я их не помню как будто были прочитаны кем-то у меня в мыслях.
- И это было все, что вы из нее прочитали?
- Да. Однако время от времени люди, с которыми я сталкивался, делали некоторые намеки на осведомленность о моих переживаниях, даже мысли, как, например, начальник Отдела Шифрования Прандтль. Я вам об этом уже говорил.
- Но ведь он всего лишь предъявил вам расшифровку закодированного сообщения, как своего рода демонстрацию, как пример.
- Да, было похоже, что это так, но ведь при этом получился ответ на мысленно заданный мной вопрос.
- А известно ли вам, что суеверные люди в критических жизненных ситуациях иногда пытаются отыскать указания относительно своей дальнейшей судьбы, то есть как бы получить предсказание, открывая наугад Библию?
- Да, я слышал об этом.
- Но не верите, что это действительно может помочь?
Я молчал, уставившись в глазницы черепа. Внутри себя я ощущал пустоту, мне было уже все равно. Кроме того, он улыбался так радушно.
- Я прошу прощения за этот не предваренный предупреждением инцидент с одеждой, - проговорил он, источая благожелательность. - Сестра, собственно говоря, уже давно должна принести ее. Полагаю, будет с минуты на минуту.
Он говорил не переставая, а во мне все навязчивее билась какая-то неясная, бессловесная мысль, которую, как мне казалось, я никогда не отважился бы ему высказать.
- Скажите, а есть ли здесь у вас отделение для нервнобольных? спросил я вдруг.
Он часто заморгал за своими очками.
- Разумеется, - ответил он затем снисходительно. - Есть у нас и психиатрическая лечебница, но это всего несколько коек. А вас что интересует? Да, бытует, конечно, такое мнение, что через безумие вещает дух эпохи, что получается при этом концентрат "вытяжки из множеств", но это все преувеличения... хотя, если вы хотите провести какие-то исследования, изыскания, я не буду препятствовать, ведь вам не следует покидать нас...
- Я должен буду остаться здесь?
- Это вам настоятельно рекомендуется, естественно, лишь на некоторое время. Хотя, разумеется, я ни в коей мере не смею вас задерживать...
- Вы подозреваете, что я... - начал я спокойно.
Это вывело его из равновесия. Ямочки бесследно исчезли.
- Да нет же! Ни в коем случае! У вас всего лишь переутомление, перегрузка! Чтобы это доказать, я готов даже проводить вас в "келью умалишенных". По правде говоря, в настоящий момент у нас там содержится лишь какая-то горстка пациентов, случаи в основном банальные, как, например, "кататония провокаторская", разные там агентурские навязчивости, тики, неудержимые подмигивания, расщепление личности на подтасовки, "суетливость многоагентурная" - все хрестоматийные случаи, так что, пожалуй, скучные, - говорил он, как заведенный. - Правда, с недавних пор стал регулярно появляться весьма интересный, охватывающий три личности синдром, любопытное помешательство, так называемое "тройственное сопряжение", оно же "триединство Вансинна" или "объединение Меднесса", как называют это за границей, - двое непрерывно занимаются тем, что разоблачают друг друга, а третий делает все возможное, чтобы не встать на чью-либо сторону. Он, таким образом, "сохранивший разумность", но с другими осложнениями... Из всех содержащихся в настоящий момент больных вас может заинтересовать, пожалуй, только мания самопрослушивания больной подвергает себя перекрестному допросу, иногда по сорок часов подряд, доводя до глубокого обморока. Ну и, наконец, некий интерес, в качестве любопытного казуса, может представлять аутокрипсия.
- Да? - бросил я равнодушно.
- Больной, который спрятался в собственном теле, - пояснил доктор. Щеки его от возбуждения разрумянились. - Все свои самоощущения он свел к тому, что отождествляет себя с "молоточком" - есть такая косточка в ухе, как вы, наверное, знаете - а все остальные все части тела считает подосланными. Прямо сейчас, к сожалению, я вас туда проводить не смогу, у меня обход во втором отделении. Но вам все равно придется подождать, пока сестра не принесет одежду. Возможно, вас заинтересует моя библиотека? Очень прошу вас, потерпите еще какое-то время...
Я стоял рядом с креслом, чувствуя себя немного не в себе в слишком просторном купальном халате. К тому же, меня раздражала его цветистость.
Врач подошел ко мне, подал теплую, крепкую, хотя и пухлую руку и сказал:
- Все будет хорошо. Меньше предубеждений, больше откровенности, смелости, и все будет хорошо, вот увидите.
- Благодарю вас, - пробормотал я.
Еще раз улыбнувшись, он сделал мне от двери ободряющий знак рукой и вышел. Я постоял в ожидании некоторое время, а потом, поскольку сестра с одеждой все не приходила, вернулся к столику и стал рассматривать повернутый в мою сторону череп. Он был как-то уж очень сильно оскален, с полным набором длинных белых зубов. Я задумчиво взял его в руки и несколько раз щелкнул нижней челюстью, укрепленной на пружинках. По бокам, на висках, были приделаны маленькие крючочки, вся ровно отпиленная верхняя часть снималась, как крышка. Я не стал открывать его, поскольку череп такой, каким он был сейчас, целый, округлый, был мне как-то больше по душе. Он был очень тщательно отлакирован, так, что пальцами я ощущал его скользкость.
Очень приятны на вид были узорчато соединяющиеся, изящно сходившиеся теменные кости свода. Основание же, перевернутое кверху, немного напоминало лунный пейзаж, со множеством больших и малых костных бугорков и впадин, возвышенностей, пиков, с окаймленной словно бы горной грядой большой, как кратер, дырой посередине - местом крепления к позвоночнику. "Интересно, где сейчас его позвоночник?" - подумал я, сидя перед ним, широко расставив на столе локти. Сестры все не было. Я думал о том, о сем, вспомнил об одном человеке, у которого, как я слышал, была скелетофобия, причем по отношению даже к своему собственному скелету: он очень его боялся, не говорил о нем и старался даже не прикасаться к себе, чтобы не чувствовать дожидающейся освобождения тверди под мягкой оболочкой. Затем мои размышления перешли к тому, что собственный каркас для нас - это символ смерти, не более чем риторическое предостережение.
