Поняв, что так может продолжаться бесконечно, либо пока Броуди не накачается любимым шампанским до беспамятства, я решил взять инициативу в свои руки.
— Господин Броуди, — сказал я, — что вы ходите вокруг да около? Говорите прямо: нелады с организацией экскурсии? Департамент культуры изменил решение, и мне отказано в посещении озера Чако?
— Нет-нет, что вы, что вы… — Глаза Броуди изумленно округлились. Как можно изменить решение? Это касается нашего престижа, такого еще никогда не было! Экскурсия обязательно состоится!
— Тогда в чем дело?
Броуди смешался, заказал две порции шампанского в расчете и на меня, но я отказался от угощения. Он выпил залпом, прокашлялся, отодвинул бокал в сторону, взялся за второй. Если начнет уговаривать взять с собой Тарандовски — откажусь наотрез. И от такого попутчика, и от экскурсии. Слишком это подозрительно, а я не хочу гнить на каторге.
— Понимаете… — пробормотал он, вертя бокал за ножку и виновато косясь в сторону. — Все дело в том, что таинство деяния Великого Ухтары свершается не по нашему желанию. Все зависит от уровня воды в озере Чако… — Он залпом опорожнил и второй бокал. — А, по прогнозам, вода достигнет оптимального уровня в день закрытия выставки…
Я молчал, верный принципу последним раскрывать карты. Пусть вначале партнер выложит свои, тогда посмотрим, что делать. Судя по словам Броуди, экскурсия состоится, а это главное.
— Понятно, что вы как представитель владельца экспоната желали бы присутствовать на церемонии закрытия… Предстоит грандиозное действо… Броуди стрельнул на меня совсем уж больным взглядом. — Но… но…
При воспоминании о церемонии открытия выставки я внутренне содрогнулся. Многое бы отдал, чтобы больше никогда в жизни не присутствовать на подобных «грандиозных действах». Однако опять промолчал.
— Но… я вас умоляю, — продолжал бубнить Броуди, — не роняйте престижа нашей гостеприимности, это может подорвать туристический бизнес. Департамент культуры готов компенсировать ваше отсутствие на церемонии закрытия выставки любыми средствами. Вплоть до того, что передать в дар любую двухмерную брошь по вашему выбору…
Внутри у меня все ухнуло куда-то вниз, в голове отчетливо тренькнул предупреждающий звоночек. Двухмерную брошь в подарок! Брошь, чья цена на рынке драгоценностей соответствует цене виллы Мальконенна! С одной стороны, это означало мою полную финансовую независимость, но с другой… КАКУЮ ЦЕНУ Я ДОЛЖЕН ЗА ЭТО ЗАПЛАТИТЬ?! Timeo danaos et dona ferentos[2]… В сказочку об «уроне престижа» гостеприимности раймондцев я не поверил.
— Кстати, вы и сами можете принять участие в таинстве Великого Ухтары… — продолжал канючить Броуди угасающим голосом.
Ну, это он уже перегнул палку! А для чего, спрашивается, подгоняли снаряжение по моей фигуре? Я смерил Броуди холодным взглядом, и он угас окончательно.
— Я подумаю, — высокомерно процедил я, встал из-за стойки и ушел в свой в номер. Мог себе позволить такую выходку, ибо понял, что сидел у меня на крючке Броуди крепко и не то что соскальзывать, трепыхаться не собирался.
На следующий вечер, когда Броуди вновь принялся уговаривать меня слезливым голосом, я выдержал долгую паузу и только затем, как будто оказываю громадное одолжение, согласился. На радостях экспансивный раймондец разве что не облобызал меня, однако я несколько охладил его порыв, уточнив сроки своей экскурсии: если день таинства деяния Великого Ухтары сдвигается, то и я выеду на озеро Чако на день позже. Мое заявление, основанное исключительно на наитии, было тем пробным шаром, которым я собирался проверить правильность своих предположений. И пробный шар попал если не в точку, то где-то рядом. Радость Броуди по-умерилась — чем-то я несколько нарушил его планы, — но он все равно остался доволен. Была, ох, была цена у моей экскурсии, и цена немалая, несоизмеримо более высокая, чем стоимость двухмерной броши. Рядом с этой ценой раймондский артефакт смотрелся безделицей. Лишь одно меня утешало и оправдывало: все земляне владельцы экспонатов и такие же промоутеры, как я — уже побывали в длительных путешествиях по экзотическим местам Раймонды, но получили за свое отсутствие на выставке гораздо меньшую компенсацию.
С Бори Чилтерном, егерем реликтового заповедника «Территория туманов», Броуди познакомил меня за час до отъезда. Егерь прибыл в i-Эрмитаж для сопровождения гостя к озеру Чако, а затем бдительной опеки во время экскурсии во избежание эксцессов в чаще дикого леса. С первого взгляда егерь не произвел на меня впечатления — такой же полноватый коротышка, лысоватый, розовощекий, как все раймондцы. Но пообщавшись с ним пять минут, я понял, что Бори Чилтерн сильно отличается от тех соплеменников, с которыми мне до сих пор доводилось общаться. Не было в его словах и жестах и тени угодливости, улыбался он хоть и часто, но к месту, держался просто, но за этой простотой чувствовалось достоинство. Оказывается, «не все китайцы на одно лицо».
Провожая нас к кабине межпространственного лифта, Броуди очень сокрушался, что не может сопровождать меня в экскурсии, поскольку обязанности распорядителя выставки не позволяют отлучиться из i-Эрмитажа ни на минуту. При этом, кажется, говорил искренне — было в таинстве деяния Великого Ухтары нечто, влекущее к нему раймондцев с такой же силой, как верующих влекут святые места. Но, когда мы распрощались, я вошел в кабину и оглянулся, мне вновь показалось, что в глазах Броуди пляшут искорки злорадства «облого чудища».
Заповедник «Территория туманов» располагался на северо-востоке континента. Здесь еще действовали гейзеры, выбрасывавшие в атмосферу формальдегид, поэтому дикий холмистый край не пользовался популярностью у инопланетных туристов, несмотря на то что именно тут природа сохранилась практически в первозданном виде. Такова была официальная версия, я же подозревал, что дело совсем в Другом. По моим данным, где-то в этой местности покоились останки модуля трапперов, из-за чего раймондцы, свято оберегавшие тайну своего происхождения, не желали пускать в заповедник посторонних.
В i-Эрмитаже было позднее утро, а у озера Чако день клонился к вечеру. Кабина межпространственного лифта доставила нас на небольшой пригорок на восточном берегу метрах в сорока от воды. Озеро было большим, широким; поверхность — идеально ровной, без малейшей ряби, но какой-то мутно-серой, как слежавшийся прошлогодний снег. Лишь у северо-восточного берега, там, где в озеро впадала небольшая речка Рио-Бланко, виднелось отблескивающее на солнце зеркало настоящей воды. На западном берегу возвышались два округлых, поросших лесом холма, чуть севернее от них располагался еще один холм с голыми покатыми склонами рыже-охристой глины. Только при большой (если не извращенной) фантазии можно было вообразить лежащую на противоположном берегу женщину, где голый холм — это запрокинутое лицо, а два других — груди. Тем не менее, согласно атласу, лесистые холмы именовались именно грудями великанши. Непроходимая чаща буро-зеленого леса вплотную подступала к обрезу воды на всех берегах, и только с глинистого холма да с нашего пригорка к воде имелся свободный доступ. На сине-фиолетовом небосклоне не наблюдалось ни единого облачка, ртутно-белое солнце резало глаза, но совсем не грело, и от этого возникало гнетущее ощущение наступающей осени, хотя сезонные изменения на Раймонде отсутствовали. Ничего земного, привычного для человеческого глаза в пейзаже не было, но мне вдруг почему-то вспомнилось озеро на вилле Мальконенна скорее всего сказалась элементарная ностальгия по родной земле, которая появляется у человека буквально с первых минут отъезда в дальние края. Атавизм оседлости.
