Рев бури слышен был и в большой комнате с толстыми стенами, отведенной семейству Вязовых.
Люди здесь могли только вообразить, что творилось снаружи.
Но не от шума не мог мальчик заснуть, а от своей разыгравшейся фантазии.
Людям Земли всегда представлялось, что полет среди звезд — высшее проявление отваги, здесь самый отчаянный риск, самая высокая романтика и самые удивительные приключения.
Ребенку же, коротенькая жизнь которого прошла в уютной каюте звездолета, с мамой и папой, жизнь в полете казалась спокойной и тихой, домашней.
Он любил все вокруг себя: и картину с тетей-воительницей на лошадке (совсем как живые!) — мальчик упрямо называл всадницу мамой, хотя волосы у нее были другого цвета. Видел он и множество книг, часто с картинками. Мама и папа читали их ему, хотя книжки были для взрослых. Но больше всего его занимали мамины сказки и рассказы папы с мамой о чудесной Земле, где они будут жить. С настоящими лошадками, птичками, рыбками, зайчиками и другими зверями. Ночью в земном небе рядом со звездочками горит огромная лампа — Луна. А днем восходит Солнце, такое яркое, что никаких звездочек уже не видно! И еще там очень много людей, прямо как звезд в небе, и не все они такие добрые, как командиры и другие дяди на корабле, а всякие разные, даже злые. Таких он заранее побаивался.
Находясь все время среди взрослых, в центре общего внимания, мальчик развивался необычайно быстро и рано научился мечтать.
Потому особенно привлекали его книжки с картинками о море.
Он всячески пытался представить его себе, но детская фантазия не шла дальше блюдечка с чаем, такого огромного, что не видно его краев и в нем можно плавать на кораблях (а не летать). А корабли с «крылышками», как называл он паруса, мальчик просто обожал и моряков, повисших на реях, считал существами необыкновенными.
Можно понять потрясение Никитенка, когда он увидел все это воочию: и море, и корабли, и моряков на мачтах с парусами.
И казалось ему, что он уснул и видит прекрасный сон: мама и папа после дождика, от которого они убежали, позволили ему отправиться в гавань и подняться на корабль, чтобы стать там настоящим моряком. И будто совсем это не сон, а взаправду!
И как лунатик, с открытыми глазами, он поднялся с постели и вспомнил, что моряки все одетые и с платочками на головах. Значит, и ему придется самому, без мамы, натянуть свой костюмчик с капюшоном. Но опускать его на лицо не надо, хотя жаль, не увидят прорезей для глаз, которыми малыш особенно гордился. Но ничего другого, чтобы повязать голову, кроме капюшона, мальчик придумать не смог.
И утешился тем, что потом покажется во всей красе морякам на корабле.
А что он скажет шкиперу? Конечно, волшебные слова: «Брам-стеньги, кливера, фок-мачта, гитовы!» И еще он скажет, что он Колумб, который должен открыть Америку по другую сторону моря.
С этими мыслями мальчик, уверенный, что папа с мамой его отпустили, выбрался на темную площадь.
Никитенок исчез.
Надя еще с вечера заметившая, как он восхищенно прислушивается к беснующей стихии, хватилась мальчугана под утро.
Никита вскочил вслед за ней. Ему ничего не надо было объяснять. Он сразу все понял и поднял всех звездонавтов по тревоге.
К ним сразу же присоединились Диофант, Демокрит и несколько молодых островитян.
— Искать, искать у гавани, — скомандовал Бережной. — Заглядывался там постреленок на корабли!
— Его мать и отец уже побежали в том направлении, — сказал Диофант.
— Мать, отец! Какая разница! Он всем нам родной! Общий, среди звезд с нами рос!
Бежали по площади, как по мелководью, разбрызгивая воду, будто разлетались сверкающие стеклянные осколки.
Остановились у парапета набережной, вглядываясь в предутренний сумрак, смутно различая силуэты кораблей.
Волны, до сих пор лишь набиравшие силу, теперь ворвались в гавань, круша о набережную не успевшие выйти в море парусники.
Хруст обшивок, треск шпангоутов сливались с шумом бури в буйную симфонию разрушения.
Вспененные гребни нависали над парапетом и, обрушиваясь на него, перекатывались через препятствие, растекаясь по площади бурлящими ручьями.
Корабельные корпуса ожили, и горькие стоны их доносились до берега вместе с криками людей. Рушились мачты и, переброшенные через парапет, бревнами плыли по площади.
Море в бешенстве своем вспухло невиданным приливом. Звездонавты бежали по колено в воде вдоль парапета. Он лишь иногда проступал между перекатывающимися через него волнами.
В залитую площадь вплывали обломки разбитых судов. Люди старались поймать их, осмотреть каждый — не держится ли за него мальчик.
И на площади, как в бухте, уже бушевали волны. И то, чего не смог сделать крепчайший металл в своих отчаянных атаках на монолит, теперь взялись выполнить волны. Они набрасывались на скалу монумента с ревом, разбивались и рассыпались в лунном свете фонтанами пенных брызг.
— Хорошо, что хоть небесный фонарь нам светит! — взволнованно говорил Диофант. — Невозможно, чтобы мальчик утонул! Невозможно! — повторял он, находясь уже по пояс в воде.
— Не спрятался ли он в портовых постройках? — предположил Демокрит.
— Не таков он, не таков! — крикнул Никита, когда Галлей задал ему этот вопрос.
— Но ведь он же ребенок, крохотный ребенок! — сквозь слезы воскликнула Надя.
Неизвестно, как Демокрит мог дать знать городу о несчастье, но полузатопленная площадь заполнилась людьми. Они присоединились к поискам.
— Может быть, ребенок перебрался на корабль, который успел уйти в море? Ведь ему так хотелось стать моряком, — предположил Диофант, поравнявшись с Надей и Никитой.
Никитенка нигде не было: ни в низких полузатопленных портовых складах, ни в приморском кабачке для матросов.
— Найдем его, найдем, будьте ласковы! — уверял Бережной, заглядывая во все уголки. — Бравый хлопец! Родителям на радость, но от меня он получит, будьте ласковы!
— Кому грозитесь, командир? Кому? — с упреком ощетинилась Надя, всматриваясь в изуродованный парусник с оборванными парусами и поваленными мачтами.
Вместо ответа Бережной указал на странную фигуру, с трудом различимую при неясном освещении.
Человек стоял по пояс в воде, растопырив руки, и медленно поворачивался, как радиолокатор.
— Вроде «биоантенны», — пояснил Бережной. — Это я надоумил Федора.
Надя бросилась к Федорову, руками разгребая перед собой воду.
— Феденька, родной! Вот когда твой чудесный дар понадобился! Выручай, голубчик! Ведь находили же экстрасенсы потерянных, находили!
