Она любила шумные тусовки и ночные бдения в кругу праздной публики, любила флирт и всем своим существом отдавалась ему, кокетничала и раздавала авансы направо и налево, а потом, вдруг устав, точно у нее закончился бензин, разом рвала, комкала и швыряла под ноги все только-только наметившиеся отношения.
Она любила читать. Порой, забравшись с ногами на громадный диван, она укутывала себя в шерстяной плед, пушистый, точно персидский кот, брала корзинку с яблоками и могла сутками напролет наслаждаться словокружевом эстетов или эстетикой словоблудов…
Она любила дождь и могла, услыхав далекий гром, вдруг все бросить и выбежать из дома на улицу. И стоя на каком-нибудь возвышении, тоненькая и хрупкая на фоне вспухающих из глубин неба темно-фиолетовых туч, просекаемых белыми, ледяными росчерками молний, она, запрокинув голову, следила за мощью нарождающейся стихии и сухими губами ловила первые тяжелые и холодные капли, а когда с небес вдруг падал ливень, вбивая в асфальт пыль и мусор, она хохотала, как сумасшедшая, размахивала руками, отплясывая какой-то дикий, языческий танец, похожий на бурление водного потока на перекате.
Она любила танцевать. На дискотеках, в ночных клубах, в ресторанах и просто в гостях она всегда ждала музыку, свою музыку, ту, которую она чувствовала, которая ей была нужна в этот момент, и если такая мелодия вдруг начинала звучать, она танцевала – словно пламя факела билось на ветру.
Она любила машины, любила ездить, водить и водила, как профессионал. Когда кто-то из ее многочисленных знакомых предлагал ей прокатиться или подвезти, она всегда интересовалась, на какой машине, и если это была мощная, современная и красивая машина, она соглашалась, но с одним условием – за рулем будет она. В противном случае – метро…
И вот, вжимая педаль газа в пол, она мчалась по ночному городу, вокруг мелькали фонари, огни фар, стражи порядка беспомощно размахивали жезлами и пропадали в зеркале заднего обзора, а она улыбалась и презрительно щурила свои огромные карие глаза, упиваясь возможностью подчинять себе пространство.
Она вообще любила презирать, ибо презрение давало ей силы для жизни, оно вдохновляло ее и поднимало над суетой обыденности и повседневности. Пусть ханжеская мораль взывает к любви, сильный человек – презирает слабых. Так считала она и так она делала.
Она любила ветер. Могла неожиданно выйти на балкон и стоять, вдыхая свежесть майской ночи, или тревожно вслушиваться в щедрые звуки августовского вечера, а ее лицо при этом ловило малейшие колебания воздуха, тончайшие струйки нарождающихся шквалов, ураганов, что потом, набрав силу и мощь, где-то на другом краю земли будут сметать города и деревни, ломать леса, поворачивать вспять реки…
Она любила выпить, но немного. Водка, вино, пиво – все, а кроме того, ром, ликеры, джин и виски, коньяк, бренди, текилу, саке и еще бог весть какие напитки, самые экстравагантные и экзотические. Она могла зимой, в мороз, прихлебывать из бутылки водку и дурашливо приговаривать: «Для сугреву, милые, для здоровья пользительно!», а могла в вечернем платье весь вечер сидеть с высоким фужером черного, как кипарисовая смола, вина каор и, раздувая ноздри, вдыхать редкостный букет, лишь изредка, только для того, чтобы не забыть вкус, делать маленький глоточек; пламя свечей отражалось в ее глазах, делая их бездонными…
Она любила мужчин, любила мужские разговоры и мужские забавы, ей нравились все типы, независимо от цвета волос, формы носа или телосложения. Иногда она выбирала себе в кавалеры двухметрового амбала с накачанными надбровными дугами, и бедняга млел от счастья, сдувая с нее пылинки. Или вдруг она появлялась на людях под ручку с затрапезного вида очкариком, лысоватым, узкоплечим, в мятых брюках с пузырями на коленках и в плетеных сандалиях, надетых поверх синих носков. Или вдруг ее видели в обществе строго одетого и подтянутого молодого человека, который мог быть кем угодно – и сотрудником охраны президента, и главой крупной финансовой структуры, и авторитетом из какой-нибудь преступной группировки.
А то еще говорили, что она, в рваных джинсах, в бандане и на роликах, тусовалась на Поклонной горе в обществе прыщавых пареньков в широких штанах, и они заглядывали ей в рот, буквально ловя каждое слово.
Она любила секс, и он был для нее не просто животным, физиологическим удовольствием от бездумного траханья, не священной коровой, для которой нужно создать все условия и молиться, как на идолище, не попыткой самовыражения, не инструментом для достижения своих целей и даже не образом жизни или частью образа жизни. Нет, она просто любила секс…
Она любила цветы, разные, от самых скромных до самых изысканных, она любила, когда ей дарили цветы, особенно незнакомые мужчины на улице. Но она и сама могла вдруг ни с того ни с сего подбежать на бульваре к грустной и одинокой девчушке, у которой на свидание не пришел парень, и запросто подарить ей букет в двадцать одну кроваво-красную махровую розу, за который Сотников час назад выложил половину своей месячной зарплаты.
Она любила быть любимой, любила, когда ее поклонники и почитатели ее красоты говорили ей о своих чувствах, когда они безумствовали, совершая ради нее самые отчаянные поступки, вплоть до дуэлей, причем дуэлей настоящих, на которых лилась кровь…
Она любила жизнь, жизнь во всем ее многообразии, во всех ее проявлениях, в ее непредсказуемости, в ее опасности, и сладкий вкус риска на ее губах мешался со вкусом горького разочарования, когда вдруг оказывалось, что что-то не вышло, не получилось. И тогда она вновь бросалась в омут жизни или взмывала к самым поднебесным пикам жизни, и, наслаждаясь ею, она наслаждалась собой.
Она много чего любила, но больше всего – себя. Она так и говорила: «Я – самое любимое, что есть у меня на земле!»
Она поиграла Сотниковым, как ребенок – игрушкой, а потом…
Потом она, обласканная всеми богами мира, вдруг вышла замуж за толстого, потного и лысого араба, сарделькообразный палец которого украшало кольцо-печатка из красного золота. Олег так и не понял, почему она улетела с ним в далекую, жаркую, пыльную и непонятную страну, став пятой женой этого ходячего портфеля с нефтяными акциями.
Теперь она жила в маленькой комнате за белой стеной из глины и ходила в черной чадре, виделась лишь с мужем, да и то раз в месяц.
Она написала Сотникову, что счастлива. Он так и не понял – почему? Тогда тоска чуть не погубила его, и если бы не Верка, наверное, жизнь Олега закончилась бы.
Сейчас в его душе та девушка и незнакомка, улетевшая с Эль Гарро, словно бы объединились в одно существо. Это было мучительно больно. Хотелось выть. Он бы, наверное, и завыл, но тут открылась одна из дверей, и в холл приковылял давешний чебурашка или как его там – Мушкетон?
