И в самом деле, долгая поездка прошла тихо и спокойно, а на самом совещании царила совершенно домашняя атмосфера. Все его старые коллеги, еще продолжавшие преподавать в школе Кливс Милс, подходили, чтобы пожелать ему здоровья и счастья. Но он, конечно, заметил, что лишь немногие обменялись с ним рукопожатиями, и он ощущал некоторую сдержанность и настороженность во взглядах. Наверное, показалось, убеждал он себя по дороге домой. А если нет, ну и пусть… в этом даже есть что-то забавное. Жаль, что они не читают «Потусторонний взгляд», а то бы знали, что он обманщик и нечего его бояться.
После совещания ему пришлось вернуться в Паунал и ждать окончания рождественских каникул. Бандероли с вещами приходить перестали, словно кто-то поставил на их пути невидимый заслон, – вот она, сила печатного слова, сказал Джонни отцу. Их сменил короткий поток рассерженных – в основном анонимных – писем и открыток от людей, которые сочли себя обманутыми.
«Згарите в А–Д–У! за свои грязные планы абжулить наши Американские Штаты, – гласило типичное послание. Оно было написано на измятом листке почтовой бумаги отеля “Рамада” и отправлено из Йорка, штат Пенсильвания. – Вы просто Жулик-Трюкач и грязное вонючее дерьмо. Спасибо журналу, который раскусил вас. Вам должно быть стыдно за себя, Сэр. По Библии обычного грешника бросят в Озеро ОГНЯ, и он ищезнет там, а ЛЖЫВЫЙ ПРАРОК! будет гореть вечно и ВСЕГДА! Это вы Лжывый Прарок, который продал свою Бессмертную Душу за несколько дешовых монет. И это конец моего письма и я надеюсь для вашего же блага никогда не поймать вас на Улицах вашего Родного Города. Остаюсь ДРУГОМ (Бога, а не вашим, Сэр)!»
После появления заметки в «Потустороннем взгляде» за двадцать дней пришло десятка два писем такого же примерно содержания. Несколько проходимцев пожелали стать партнерами Джонни. «Я был ассистентом фокусника, – похвалялся один из корреспондентов, – и мог запросто вытряхнуть старую шлюху из корсета. Если вы репетируете какой-нибудь телепатический трюк, я вам очень пригожусь!»
А затем поток писем иссяк, так же как ранее поток коробок и бандеролей. Однажды, в конце ноября Джонни открыл почтовый ящик и в третий раз подряд ничего в нем не нашел; он повернул обратно и вдруг вспомнил предсказание Энди Уорола: для каждого американца наступает день, когда он может прославиться на пятнадцать минут. Судя по всему, его пятнадцать минут пришли и ушли, и никто на свете не радовался этому больше, чем сам Джонни.
Но, как показали события, радоваться ему было рано.
– Смит? – спросил голос в телефонной трубке. – Джон Смит?
– Да. – Голос был незнакомый, но человек явно не ошибся номером. Странно, ведь отец три месяца назад поменял номер телефона. Приближалось рождество, в углу гостиной стояла елка в старой крестовине, изготовленной Гербертом, когда Джонни был еще ребенком. За окном валил снег.
– Моя фамилия Баннерман. Шериф Джордж Баннерман из Касл-Рока. – Он откашлялся. – У меня, как бы это сказать… предложение к вам.
– Кто вам дал этот номер?
Баннерман снова откашлялся.
– Ну, положим, я мог бы узнать его, все-таки я работаю в полиции и расследую одно дело. Но на самом деле мне его дал ваш друг. Доктор по фамилии Вейзак.
– Сэм Вейзак дал вам мой номер?
– Так точно.
Джонни, совершенно ошеломленный, присел возле телефона. Теперь фамилия Баннерман начала ему о чем-то говорить. Совсем недавно он встретил ее в статье, опубликованной в воскресном приложении. Баннерман был шерифом графства Касл, расположенного значительно западнее Паунала, в районе озер. Касл-Рок, центр графства, находился милях в тридцати от Норуэя и двадцати от Бриджтона.
– Ведете расследование? – спросил он.
– Пожалуй, что так. Я подумал: не посидеть ли нам за чашечкой кофе…
– Что-нибудь с Сэмом?
– Нет. Доктор Вейзак не имеет к этому отношения, – сказал Баннерман. – Он позвонил мне и назвал ваше имя. Было это… э-э… месяц назад, а то и больше. Честно говоря, я решил, что он спятил. А теперь мы сами голову сломали.
– Из-за чего? Мистер… шериф Баннерман, я не понимаю, о чем вы.
– Нам, правда, лучше бы встретиться за чашкой кофе, – сказал Баннерман. – Может, сегодня вечером? На Главной улице Бриджтона есть славное местечко под названием «У Джона». Это как раз на полпути между нашими городками.
– Нет, извините, – сказал Джонни. – Я должен знать, о чем идет речь. И почему доктор Вейзак не позвонил сам?
– Очевидно, вы не читаете газет, – вздохнул Баннерман.
Но он ошибался. С тех пор как Джонни пришел в сознание, он заставлял себя читать все газеты, стараясь наверстать упущенное. И совсем недавно он встречал фамилию Баннермана. Совершенно точно. Баннерман попал в какой-то переплет из-за…
Джонни отвел руку с телефонной трубкой и, взглянув на нее, внезапно все понял. Он смотрел на нее так, как человек смотрит на змею, вдруг сообразив, что она ядовитая.
– Мистер Смит? – еле слышно прокричала трубка. – Алло? Мистер Смит?
– Слушаю, – сказал Джонни, вновь приложив трубку к уху. Его распирала глухая злость на Сэма Вейзака, Сэма, который только нынешним летом твердил ему, чтобы он не высовывался, а сам за его спиной наговорил бог знает чего первому встречному.
– Вы звоните по поводу задушенных, да?
Баннерман долго колебался. Затем спросил:
– Мы могли бы встретиться, мистер Смит?
– Нет. Совершенно исключено. – Глухая злость внезапно переросла в ярость. И не только в ярость. Джонни стало страшно.
– Мистер Смит, это очень важно. Сегодня…
– Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. И потом, разве вы не читаете этот дурацкий «Потусторонний взгляд»? Я же самозванец.
– Доктор Вейзак сказал…
– Он не имел права ничего говорить! – закричал Джонни. Его трясло. – Прощайте! – Он бросил трубку на рычаг и быстро отошел от телефона, будто это могло помешать новому звонку. Он чувствовал, как в висках зарождается головная боль. Глухие толчки. Не позвонить ли матери Сэма в Калифорнию, подумал он. Сказать ей, что у нее есть сынок. И сообщить, как связаться с ним. Око за око.
Вместо этого он вытащил из ящика телефонный справочник, отыскал рабочий телефон Сэма в Бангоре и набрал номер. Едва на другом конце линии раздался звонок, как он, испугавшись, повесил трубку. Зачем Сэм устроил ему это? Зачем, черт возьми?
Он взглянул на рождественскую елку.
Все те же старые игрушки. Два дня назад они с отцом принесли их с чердака, вытащили из мягких бумажных оберток и повесили на елку. Вот ведь как забавно с этими елочными игрушками. Когда человек вырастает, мало что остается из вещей, окружавших его в детстве. Все на свете преходяще. Немногое может служить и детям и взрослым. Одежда переходит кому-то по наследству или передается в Армию спасения; из часов с утенком Дональдом на циферблате выскакивает заводная пружинка; ковбойские сапоги изнашиваются. Вместо бумажника, который ты сам смастерил в летнем лагере, появился другой, из настоящей кожи, а свою красную коляску и велосипед ты променял на взрослые игрушки – автомобиль, теннисную ракетку, модную приставку для игры в хоккей по телевизору. Мало что сохраняется от детства. Несколько книг, счастливая монетка, коллекция марок, которая уцелела и пополнилась.
