Я спросил:
– Что это значит для вашей ТВ? Если У права?
Мосала улыбнулась.
– Возможно, это укрепляет мою позицию.
– Почему? Я не понимаю.
Она взглянула на ноутпад.
– Долго объяснять. Может, перенесем разговор на завтра?
То есть на среду после обеда, до нашего первого интервью.
– Конечно.
Мы вышли вместе. Мосала явно куда-то спешила; сейчас или никогда. Я сказал:
– Меня кое-что просили вам передать. Не знаю, важно ли это…
Мосала сказала рассеянно:
– Давайте.
– В аэропорту ко мне подошел некто Акили Кувале. – Она никак не отреагировала на имя, и я продолжил: – Из ортодоксальных антропокосмологов.
Мосала тихо застонала, прикрыла глаза и остановилась. Потом повернулась ко мне.
– Давайте проясним раз и навсегда. Если вы хоть раз обмолвитесь об антропокосмологах в своем фильме…
Я торопливо перебил:
– Не имею такого желания.
Она взглянула сердито и недоверчиво.
Я прибавил:
– Думаете, они позволили бы мне, даже если б я и хотел?
Она не смягчилась.
– Не знаю, как они поступят. Чего хотел от вас этот человек, если не рекламы своих безумных измышлений?
Я сказал осторожно:
– Кувале считает, что вам грозит какая-то опасность.
Подумал, не затронуть ли вопрос об эмиграции в Безгосударство, но побоялся: Мосала и без того готова была взорваться.
Она ответила едко:
– Ну что после этого говорить об антропокосмологах? Трогательная забота, конечно, но ведь мне же ничто не грозит? – Она махнула в сторону пустой аудитории, словно показывая, что там не прячутся убийцы. – Так что пусть расслабятся, и выбросьте их из головы, тогда мы оба сможем заняться своим делом. Ладно?
Я тупо кивнул. Она зашагала прочь; я нагнал ее:
– Послушайте. Я их не искал. Ко мне еще в аэропорту подходит незнакомое лицо и начинает делать загадочные намеки на какую-то якобы грозящую вам опасность. Я счел, что вы вправе об этом узнать, вот и все. Я не догадывался, что вы терпеть не можете именно этот культ. И если вся эта тему табу – отлично. Я больше никогда о них с вами не заговорю.
Мосала остановилась, лицо ее разгладилось.
– Прошу прощения, я совершенно не собиралась устраивать вам взбучку. Но если б вы знали, что за злокачественный вздор… – Она не закончила фразу, – Ладно, не обращайте внимания. Вы сказали, разговор закрыт? Вас они не интересуют? – Она ласково улыбнулась, – Значит, и спорить не о чем? Тогда – до завтра после обеда. Мы сможем наконец-то поговорить о существенном. Очень на это надеюсь.
Я проводил ее взглядом, потом вернулся в пустой зал, сел в первом ряду и задумался. С чего я взял, что смогу «объяснить» Вайолет Мосалу миру? Я не знал, что думает любимая женщина, живя с ней бок о бок, как же мне разобраться с этой нервной, молниеносной незнакомкой, чья жизнь вращается вокруг математики, которую я едва понимаю?
Ноутпад настойчиво запищал. Я вынул его из кармана. Гермес счел, что лекция закончилась и можно подавать звуковые сигналы. Мне пришло послание от Индрани Ли.
«Эндрю, вы вряд ли способны оценить, какое это событие, но люди, о которых мы говорили вчера вечером, согласились с вами побеседовать. Разумеется, не для печати. Улица Хомского, 27. Сегодня в девять».
Я схватился за живот, чтобы не рассмеяться.
– Я не пойду. Не рискну. А что, если Мосала узнает? Мне любопытно, но игра не стоит свеч.
Через несколько секунд Гермес спросил:
– Это ответ отправителю?
Я покачал головой.
– Нет. Это даже не правда.
До дома, который назвала Ли, пришлось немного пройти от северо-восточной трамвайной линии. Квартал напомнил мне сиднейские зажиточные предместья, хотя здесь совсем не было зелени – ни кустика, ни травинки, только большие мощеные дворы да пошловатые скульптуры. Не видел я и электрических оград. Холодало – уже сказывалась осень. Коралловое основание Безгосударства наводит на ложные ассоциации; природные родичи его полипов не выжили бы так далеко от тропиков.
Я подумал: Сара Найт общалась с антропокосмологами, но Мосала об этом не знает. Она не стала бы так восторгаться Сарой, если бы прослышала, что у той какие-то дела с Кувале. Можно предположить, что, готовя «Поддерживая небо», Сара вышла на АК и отчасти поэтому так добивалась права делать «Вайолет Мосалу». Возможно, теперь антропокосмологи готовы предложить мне ту же сделку: «Помогите нам следить за Мосалой, а мы позволим вам сделать эксклюзивный репортаж. Первый рассказ о самом засекреченном культе на планете».
Но почему они считают, что должны защищать Мосалу? Кто в их мировоззрении специалисты по ТВ? Чтимые гуру? Святые чудаки не от мира сего, которых должен защищать от врагов штат преданных последователей? Обожествлять физиков оригинальнее, чем обожествлять невежество… однако понятно, отчего Мосала встает на дыбы. Слышать, что ты – драгоценный (и при этом наивный и беспомощный) проводник мистических озарений, еще противнее, чем когда тебе советуют смириться или вылечиться.
Дом номер двадцать семь оказался одноэтажным, выстроенным из серебристо-серого гранитоподобного рифового известняка, большим, спален на четыре-пять, но с одним входом. Очень разумно для конспираторов – поселиться на окраине, а не в кишащей журналистами гостинице. Из окон, установленных на полупрозрачностъ, струился гостеприимный желтый свет. Я прошел в незапертые ворота, через двор, собрался с духом и позвонил. Если «Мистическое возрождение» рядится в клоунские костюмы и вещает на весь мир о «питательности воображаемых историй», то к встрече с культом, который отправляет свои ритуалы за закрытыми дверьми, я еще не очень готов.
Ноутпад жалобно пискнул, словно игрушка, в которую всадили нож. Я вынул его из кармана: экран был пуст. Я впервые видел его таким. Дверь открылась, хорошо одетая женщина с улыбкой протянула руку.
– Я – Аманда Конрой.
Я ответил на рукопожатие, продолжая стискивать ноутпад. Она взглянула на мертвую машину.
– Он не испортится, но, сами понимаете, наша встреча не для печати.
Выговор у нее был как на Западном побережье США, кожа – откровенно неестественная, молочно-белая и гладкая, как мрамор. Возраст я определить на смог: что-то от тридцати до шестидесяти.
Я прошел вслед за ней по мягком ковру прихожей. Гостиную украшали пять-шесть картин: больших, абстрактных, красочных. Мне они показались бразильским псевдопримитивом – работами модной школы ирландских художников, хотя они вполне могли оказаться «подлинными». Сознательные перепевы полотен, созданных в Сан-Паулу в двадцатых, стоят сейчас в сотни тысяч раз больше, чем настоящие из Бразилии. Так или иначе, четырехметровое панно явно недешево, как и скрытое устройство, превратившее мой ноутпад в кирпич. Я и не пытался вызвать Очевидца, только порадовался, что перед выходом из отеля послал утренний метраж на домашний компьютер.
