0
Эээ… А я живу в подвале, на узких окнах у меня сталинские решётки, потолки царапают кумпол, я вижу ботинки прохожих на уровне лица и мучаюсь от комка внутри, который то тяжелей, то легче, но никогда не исчезает совсем. Иногда он невыносим, и я позволяю ему быть мной, и тогда иду на плотину и стою под кубометрами низвергающейся воды. Или выпускаю в руки, которые корёжат металл. Или в сердце и тогда весь мир сотрясает колокол. А в подвале я потому, что в любом другом месте опасен для окружающих.
(небо)
Я забыл об аккордеонисте. Он любит лестничную площадку, даже девок своих ставит раком между мусоропроводом и перилами. Работает бездельником на лодочной станции. Любит подниматься вечерами на крышу с аккордеоном и пивом, и играть на закате, устроившись поближе к краю.
— О, перец наш заблеял, — говорят мальчишки во дворе, глядя на опасно раскачивающуюся фигуру.
Ксения Букша
Вышка и мост
служебный роман
1
Хабанеру Хагаеву опять разбудило что-то зверское. Может, это вертолет с бензопилой аккуратно срезал верхушки тополей во дворе. Или это трактор со скрежетом палил по окнам соседей. Каждое утро что-то зверское будит Хабанеру, а выглянешь на улицу — тишь, гладь да Божья благодать.
Хабанера Хагаева (загар, черные блестящие волосы, острые каблучки, сережки, как капли золотого масла) подходит по асфальтовому полю к Кибербанку, где она работает начальником дилингового отдела: валюты и индексы. Местность производственная. Шумят старые пыльные тополя. Широкий проспект выводит вверх, на мост через Неву, а слева от моста, окруженная снизу кустами, упирается в небо серая вышка телебашни.
Кибербанк — большое кирпичное здание, похожее на завод. В проходной скрипит ржавая вертушка. Чугунные ворота отбрасывают холодную тяжелую тень на каменные плиты. Внутренний двор утоптан, как деревенская улица перед райпо в разгаре июля, однако посередине двора растут клочки сухой травы, а по периметру — высокие тополя макушкой в небо, сухие и перекрученные. По стенам висят гроздья проводов, намотанных на гнутые железки.
2
Хабанера Хагаева садится за компьютер боком к окну. В окно ей видно Неву и набережную, стоянку и бизнес-центр, заводы и церкви, крыши и тучи, вышку и мост. В углу, противоположном окну, на кронштейне подвешен телевизор. Экран поделен на четыре части. Преобладающие цвета: красный, зеленый, рыжий и черный. Алан Гринспен. Долларов за баррель. Минутки банка Англии. Вечером будет гроза.
Кроме Хабанеры, в комнате еще девять человек, три стажёра и Дашка переводчица. Всего их, стало быть, четырнадцать. Кроме Дашки переводчицы, все торгуют валютами и индексами.
А Дашка переводчица переводит деньги.
Дашка переводчица достала Хабанеру так, что дальше просто некуда. Она знает пять языков, однако финансовых терминов не признает вообще, а к слову «захеджировать» относится столь же подозрительно, как бородатый боярин петровских времен — к слову «бейдевинд». В первый же день она возникла у Хабанеры за спиной:
— Скажите, как будет по-русски «zero-coupon bonds»?
— Так и будет, — сказала Хабанера. — Бонды с зеро-купоном.
Прилизанная туповатая Дашка с густой челкой и розовыми щечками, Дашка, которой уже восемнадцать, но которая выглядит на пять лет моложе.
— Хабанера! — торжественно. — Принтер… он не работает.
Хабанера злится. Знаем, мы, зачем тебе принтер. И вообще, зачем ты тут сидишь. Знаем-знаем. Каждый месяц получать в бухгалтерии двести долларов. И бесплатный интернет с сайтом ордена францисканцев. И принтер, который сейчас будет распечатывать твои «творения».
Идиотка. Приходит раньше всех, бродит по кабинету, как броуновская молекула, и распевает свои францисканские гимны:
— Ангелы в ночи святой — все лику-у-ют пред тобой. Пастухи и ка-а-ра-ли, ка-ам-ни, звери и цветы, ка-ам-ни, звери и цветы…
Из принтера лезут во все стороны теплые листки. Хабанера берет один сверху. Кажется, Дашка попалась.
— Примас Потоцкий, — издевательским голосом читает Хабанера. — Роман из жизни средневековой Польши!..
Дашка, вся красная, плюхается на свое место и незаметно начинает опять стучать по клавишам. Как дождик, сначала редко и задумчиво, а потом часто-часто, а потом единым слитным потоком.
3
Стажёры препираются:
— Сколько времени?
— Сейчас четыре утра по Гринвичу.
— Нет, шесть.
— А почему у меня в программе восемь, а на компьютере — десять пятнадцать?
— Потому что у нас на компьютерах часы спешат на пятнадцать минут, а время внутри программы вообще непонятно какое.
— То есть, новости будут через два часа?
— Почему через два?
— В двенадцать тридцать?
— Да нет!! Не в двенадцать, а в шестнадцать тридцать!!!
— По Нью-Йорку?..
Дашка переводчица, в желто-белых кружевах. От нее пахнет свежим имбирем. Дашка переводчица светится изнутри. Со съехавшими бретельками, потряхивая легким пухом, который растет у нее на голове, это существо останавливается у компьютера Хабанеры, и блаженно бормочет:
— Совокупились… совокуплялись… Разве так можно?
— Кто совокуплялся?
— Два акционерных общества? — Так можно?
— Лучше «сливались», — отрезает Хабанера.
— Нет! — отвергает Дашка. — Понимаете, их обоих купил один и тот же человек. Значит, он их сово-купил. Значит, они совокупились! Правильно?
Дашка-переводчица взмахивает рукой: семь тоненьких золотых браслетов звякают, чен-н-нь, — опрокинута на ковер ваза с цветами, гнилая вода разливается.
— Иди и работай, — резко говорит Хабанера. — Не мешай мне.
Хабанера с сигаретой в зубах у окна в коридоре, в жидких лучах солнца. Из окна бьет жаркий бархатный ветер. Вымерший двор сияет в полной жаре, не колышутся перекрученные старые тополя. В широкое окно видно вышку и мост, железные крыши заводов, вдали поблескивает Залив, а над ним, заполоняя все небо, начинается туча.
Кажется, сзади кто-то есть.
Точнее, появляется. Загружается, как сайт.
Сначала глаза, молодые и насмешливые.
Потом — майка с видом Нью-Йорка, на которой все небоскребы целы.
Потом — волосатые ноги в мятых широких шортах до колен и старых потрепанных кедах.
Потом — лицо, некрасивое и неправильное, как будто его долго мяли, обдумывая, а потом со зла хрястнули, но в середку не попали.
Густые волосы лежать не желают, разваливаясь, как лес с просекой, а во лбу справа имеется вмятина.
