К нему не заходили — но раз в день приносили еду; для передачи служила широкая щель под дверью, воды было вдоволь. Только к воде он и прикасался.
На смену страху пришла рвущая сердце тоска. Потом — пустота. Ему казалось, что за окном падают листья. Лес на севере зимой — ветви голые, птиц не слышно, вода в озерах спит. И никого. Несколько дней листопада — и настала глубокая осень…
Потом дверь открылась.
— Идем.
Снова длинные коридоры — от них голова закружилась. А может, и не от них. Все коридоры из желтых досок, и все пустые. И те, кто вел, были ненастоящими.
Когда приоткрылась дверь в конце коридора, почувствовал запах водяного пара. Понял, куда поведут потом.
Ничего не было сказано. Сама покорность. Как раньше.
«Умница», — думал Юкиро, наблюдая за Йири. Тот великолепно держался на грани между «я понял все» и «ничего не было». А ведь он не рожден при дворе. Совершает чудовищные ошибки. Откуда же это потрясающее знание оттенков поведения — жестов, взглядов и слов?
— Ты так и не спросишь о ней? — поинтересовался Юкиро много часов спустя.
— Если мне нужно это знать, я хотел бы спросить.
— Она и ее отец покинули Сиэ-Рэн. Где они, мне безразлично. Ее отцу найдут подобающую его честности должность… где-нибудь подальше.
«Жива. Но ее здесь больше нет».
А чего же ты ждал? Все повторяется.
Юкиро не понял, почему лицо Йири словно потеряло все краски. Оно не стало бледнее. Просто из человека словно вынули душу — так оборотень ииширо поступает со своими жертвами. Юкиро даже испугался на миг.
— Ты любил ее? — спросил он, и в голосе впервые появились нотки сочувствия.
— Нет.
— Тогда… какое тебе дело до этой девочки?
— Вы правы, мой господин. Никакого.
Юкиро несколько секунд пристально смотрел на него, затем резко сказал:
— Ты свободен. Если хочешь, поезжай за ней. Или куда душе угодно.
Йири медленно отвел от щеки волосы, перевел взгляд за окно. Вверх. Там было небо и листья. Такая привычная картина. Потом посмотрел на шелковую обивку стен. Там змеились листья нарисованные.
— Я могу остаться?
— Разумеется, — сухо сказал Юкиро. — Я же сказал — если хочешь.
— Тогда я никуда не уйду.
— Разумное решение, — с легкой иронией и даже с некоторым удовольствием обронил повелитель.
— Мне не нужна… Лаин, — он чуть запнулся, произнося имя. Словно хотел назвать другое. А на губах его уже была привычная полуулыбка — нежная, холодноватая, чуть отрешенная. И не следа волнения. Словно и впрямь не было ничего.
Благословенный покачал головой, недоумевая. Он сделал подарок этому существу, думая, что понимает его. Но он отверг подарок. Небывалую милость. Очередная шкатулка с секретом.
Впрочем, в одном Юкиро уверен был твердо. Урок усвоен. Глупцы пусть считают, что любимой игрушке все сошло с рук. Пусть думают, что наказание должно нести тело.
«Это ты, малыш, научил меня видеть душу там, где раньше я замечал только имя».
Юкиро даже про себя не хотел договаривать фразу — «и учишь меня тому, что можно делать с этой душой».
Впервые он увидел Хали — стоя в галерее, за бело-зеленой колонной. Она со своими девушками быстро спустилась по плоской лесенке в сад и пересекла его гораздо скорее, чем двигаются знатные девушки Островка. Дочь повелителя была высокой и худощавой, с пышными темными волосами — Йири знал, что вблизи они явственно отливают рыжим. Бледно-золотое платье, золотые жемчужины в высокой прическе. Он хорошо разглядел лицо — надменное, бледное, — черты его были крупноваты и резки.
По-своему Хали была хороша, но тхай ценили иное. Большая часть девушек здесь превосходили ее красотой.
Однако она казалась величественной и гордой. Хмурое и умное лицо. Стайка прислужниц спешила за ней, словно бабочки за сорвавшимся с места большим полевым цветком. И щебетали беспечно…
На миг Йири стало жаль ее. Женщины синну — дикарки, но они укрощают коней и плавают в ледяных реках, стекающих с гор, стремительных и жестоких. Таких, как жизнь в Сиэ-Рэн.
Хассу только что привезли и еще не выпускали в сокровищницу. Йири смотрел на нее, метавшуюся за прутьями. Позолоченный пепел. Глаза цвета запекшейся крови. Длинные, текучие движения великолепного сильного тела. Она рычала.
—Ты должна быть свободной. Ты создана убивать, — сказал Йири.
Она и убила. Олененка загнали к ней. Клыки разорвали шею — тот крикнул всего один раз.
Горло его и грудь были снежного цвета.
Йири стоял и смотрел. Пальцы сжимались. Хасса отвернулась от жертвы, зарычала негромко. Олененок был — в двух шагах.
…Залюбовался цветом — такого не встретишь в красках художников. Безукоризненно — чистый, как бы презрительный — алый. Он не мог оторвать взгляд от зрелища — алое на белом, и на упругие листья растений возле решетки тоже попали брызги. Воспроизвести этот цвет…
Йири отвернулся резко. Впервые не захотел видеть красивое.
Говорят, Небес ровным счетом четыре. Верхнее занимает Сущий, и то Небо простирается повсюду. На третьем Небе живет Иями со свитой. Второе — ждет праведников, достигших блаженства. А первое населяют айри, оставленные присматривать за землей, духи, феи и души людей, ожидающие перерождения.
Говорят, избранные и герои поднимались на третье Небо. Достигал ли кто из живших когда-то престола Сущего, неведомо никому.
«Все хороши на своем месте — и такие, как я. Разве не восхищались теми, кто был в Саду Нэннэ? Но кто считал их равными себе? Каждому — свое Небо. А если кого-то подняли выше… разве его сущность меняется? Разве не останется он тем, про кого говорят „этот — всего лишь…“? Судьба не спросит, чего хотел человек. Так заведено».
Йири сполз на циновку, свернулся калачиком, словно пытаясь согреться. На циновке узор — волны морские. «Жаль, что это не настоящее море…» Волны бы с головой накрыли — только прилива дождаться. Но море расступается, принимая в себя человека, — а циновка останется жесткой.
Сейчас он пошел бы за любым, кто позвал. Но не звали. Время не подошло — а всему свой черед.
…Когда кто-то из слуг склонился над ним, чтобы спящего на полу перенести на лежанку, мгновенно открыл глаза — и такой был взгляд, что отпрянул слуга: показалось, что ненавистью полыхнуло из этих глаз. Показалось.
Наверное, похоже чувствует себя цветок, растущий один высоко в горах, там, где лежат снега. Ему мало тепла, он не может даже тянуться к солнцу, поскольку прикован к земле. Но он благодарен жизни за те слабые лучи, которые вскользь касаются его лепестков, — солнцу нет дела до того, выживет ли он, у солнца много других забот.
