Мне было плохо. Как это бывает с похмелья, когда мир вокруг кажется слишком реальным, просто убойным. А ты вся — как один оголенный нерв. Крики чаек вонзались мне в уши. Свет резал глаза. Кожа взмокла, вбирая в себя запахи дизельного топлива, соли, кипящего жира от палаток с хотдогами. Даже доски на пирсе, по которым я шла… я как будто их чувствовала. Шершавое дерево под ногами. И все же, если не заострять внимания на этих деталях, все вокруг становилось каким-то до странности хрупким и ломким. У меня было чувство, как будто я оказалась внутри театральной декорации и сейчас я пройду ее насквозь и упаду за край…
Прямо в море. Я вновь и вновь мысленно возвращалась к тому кошмару из прошлой ночи, к мертвому телу в соседнем номере. Сейчас, когда я рассказала об этом Павлину, весь эпизод приобрел странный налет нереальности. Как будто это был сон. А может быть, это и вправду был сон? Я уже и сама сомневалась.
Мне хотелось воспользоваться этим временным просветлением. Пока инъекция еще действует. Найти свою цель. Если бы у меня получилось…
Я увидела Павлина и Хендерсон. Они стояли вроде бы рядом, но каждый — сам по себе. В паре шагов друг от друга. Хендерсон смотрела на море, Павлин — в прямо противоположную сторону. Между ними, на досках, стоял чемоданчик. Павлин смотрел в мою сторону. Он просто не мог меня не заметить. Но он никак не дал понять, что видит меня. Они оба смотрели в пространство, каждый занятый своими мыслями. Я и не стала к ним подходить. Пусть разбираются сами.
Я пошла к парку аттракционов. Сквозь щели между досками было видно, как волны накатывают на железные стойки пирса прямо у меня под ногами.
Все аттракционы работали, и только один был закрыт. Комната смеха, где зеркала. На двери висело стандартное предупреждение от министерства здравоохранения, а под ним — табличка: «Закрыто на ремонт». Я представила себе человека, ремонтного мастера по зеркалам, этого таинственного персонажа, что ездит по всей стране со своим чемоданчиком с инструментами, с кисточками и краской, с книжкой, в которой очень подробно описаны все технические приемы, со своими магическими заклинаниями, химическими растворами, защитной маской и перчатками. С маленькой баночкой, где на этикетке написано: Серебрение: соблюдайте меры предосторожности. Неужели такой человек существует? Неужели это возможно — починить зеркала?
А потом я подумала о Кингсли. Потому что именно этим он и занимался: чинил зеркала. Творил свое волшебство. А я сама? Кто тогда я? Я с готовностью приняла эту роль — его теневой помощницы, искательницы колдовских амулетов, агента по сбору коллекционных вещей. Может, я тоже всего лишь вещь из его коллекции?
И это все, чего я стою? Теперь?
Кто-то легонько потянул меня за рукав. Какая-то девочка. Совсем маленькая девочка с крошечной собачкой на поводке. Она улыбнулась и указала глазами на закрытую дверь в Комнату смеха.
— Там все такие смешные, — сказала она. — С выпученными глазами!
И она убежала прочь и затерялась в толпе на пирсе.
* * *
— И сколько это займет, как ты думаешь?
— Что?
— Я думала, что здесь будет песок, Марлин. Золотистый песок. И теперь мне интересно, сколько должно пройти времени, чтобы вся эта галька перемололась в песок?
Мы с Тапело стояли на набережной, наверху. Опираясь на балюстраду, смотрели на пляж. Хендерсон, у самого края воды, делала свою гимнастику тай-чи. Павлин куда-то ушел. На горизонте серела полоска тумана.
— А что? Песок получается из перемолотой гальки?
— Да. Сколько лет нужно морю, чтобы перемолоть эти камни в песок?
— Ну, я не знаю. Наверное, несколько тысяч.
Тапело повернулась ко мне.
— Миллионов. Я думаю, что миллионов. Как бы там ни было. Очень много. И долго.
Я еще понаблюдала за Хендерсон, а потом посмотрела на пирс. До вечера было еще далеко, а пирс уже весь искрился огнями, пляшущими пятнами света. Глазам было больно на это смотреть. Я уставилась на туманящийся горизонт. Серая пелена. Место, где ничего никогда не происходит — где не за что зацепиться взгляду. Убаюкивающая неподвижность. Покой. Я уже и забыла, что такое покой. В последнее время я постоянно куда-то еду, или пытаюсь бороться, или уступаю, бегу, прячусь, тревожусь или просто пытаюсь держаться, худо-бедно пытаюсь держаться. И иногда…
— Ты думаешь, это правильно и хорошо? — вдруг сказала Тапело. — То, что вы делаете? Ну, с этими зеркалами. Вы их крадете, воруете.
— Что?
— Как ты думаешь, это правильно?
— Я не знаю.
— Не знаешь?
— Кингсли…
— А, Кингсли.
— Он собирает осколки. Возвращает себе то, что всегда ему принадлежало. То есть он так говорит. Чтобы починить зеркало.
— И ты ему веришь?
— Не знаю.
— В этом-то вся и беда, понимаешь? Теперь никто ничего не знает. Мы видим только фрагменты, а общей картины никто не видит. Мы все что-то делаем, куда-то мчимся, бросаем машины. Мы пытаемся убежать. Выжатые, надломленные, проебавшие все, что можно. Мы пытаемся что-то придумать, чтобы не рассыпаться на кусочки: закрепить себя клеем, связать веревками, замотать скотчем. Воруем без зазрения совести.
— Еще что-нибудь?
— Еще много всего.
— Сегодня будет последний раз.
— Последний раз?
— Последний осколок. С меня уже хватит.
— А что потом?
— Я возвращаюсь обратно, к Кингсли. И на этом мы с ним закончим.
— А как же я?
— Я не знаю.
— А мне можно поехать с тобой? Ты ведь этого хочешь? Да, Марлин?
— Мне кажется, тебе надо вернуться домой.
— Домой? Нет. Только не это. Я не могу.
— Почему?
— Не могу, и все.
— Тапело, ты ведь очень особенный человек.
— Да? Ну и что?
— Ты могла бы помочь стольким людям.
— Ой, только не надо, пожалуйста. Слишком их много, этих вампиров. И все — на меня.
— Как бы там ни было…
— Да?
— Как бы там ни было, ты должна жить своей жизнью.
Тапело отвернулась и что-то пробормотала себе под нос.
— Тапело… что ты сказала?
— Ничего.
— Нет, ты что-то сказала.
— Это не важно.
— Только не надо меня ненавидеть. Пожалуйста.
Девочка лишь покачала головой.
Хендерсон уже закончила со своими упражнениями. К ней подошел Павлин, и теперь они стояли и разговаривали. Они были слишком далеко, но мне показалось, что они ругаются. Я услышала странный звук, как будто что-то тихонько бибикнуло. Тапело достала из сумки какое-то крошечное устройство. Она оперлась о перила, держа эту штуку перед собой.
— Это что у тебя?
— Это орфограф, такое устройство для проверки орфографии. Мне его подарили те мальчики, из зала игровых автоматов.
