— Это что у тебя?
— Это орфограф, такое устройство для проверки орфографии. Мне его подарили те мальчики, из зала игровых автоматов.
— Он работает?
— Ну, пытается.
Люди гуляли по набережной внизу, по мощеной дорожке вдоль пляжа. Там был молодой человек с рекламным щитом-бутербродом. Спереди на щите было написано всего одно слово: ОБЕРНИСЬ. Зеленые буквы — светящейся краской, растекшейся застывшими струйками. Молодой человек прошел мимо, и я увидела, что написано у него на спине: К ИИСУСУ.
Все вокруг казалось таким безмятежным, таким спокойным по сравнению с прошлой ночью. У меня было стойкое ощущение, что город ждет темноты — может быть, избавления, разрядки, что принесет темнота. И мы сами тоже станем частью этого безумия, которого, кажется, не избежать.
Над мощеной дорожкой нависали сводчатые проходы, а у их оснований теснились сувенирные лавки, кафе, бары и гадательные салоны. Прямо под нами был клуб под названием «Змеиная яма». Сейчас он был закрыт, стальные жалюзи на окнах опущены. Но мы вернемся сюда позже, под вечер. В надежде найти Томаса Коула. Это была еще одна зацепка: Коул иногда заходит в «Змеиную яму».
— На, посмотри.
Девочка протянула мне орфограф. Это была старая модель, прямоугольной формы, с экраном и миниатюрной клавиатурой. По экрану, справа налево бегущей строкой, шли зеленые буквы. Я смотрела на них очень долго, но не увидела ни одного настоящего слова, ни одной фразы. Это был просто бессмысленный набор букв.
— Что он делает?
— Ищет правильный вариант написания.
— Чего?
— Ничего. Просто. Кто-то из мальчиков набрал несколько букв, от балды. Но смотри. Эта штука пытается найти слово, которого нет. И так и будет искать — перебирать все возможные комбинации букв. Видишь? И задание уже не отменишь.
Я нажала на кнопку ОТМЕНИТЬ, но орфограф не выключился.
— Машины, тронутые болезнью. Сейчас у всех есть такие, у всех детей. Им просто нравится наблюдать, как бегут буковки. Нравится это безумство. Они пытаются выцепить там какие-то осмысленные фрагменты. И соревнуются, кто найдет самое лучшее предложение или хотя бы кусок предложения.
— И какое же самое лучшее?
— Твои пирамиды будут.
— Будут — что?
— Я не знаю. Мне мальчик сказал. Это самое лучшее из всего. На данный момент.
— Может, разрушены?
— Что?
— Твои пирамиды будут разрушены. Может быть, так?
— Марлин, мне кажется, тут нельзя угадать. И, наверное, смысл не в этом.
Должно быть, я случайно нажала на какую-то кнопку, потому что буквы теперь побежали быстрее, в своем отчаянном и безнадежном поиске.
— Знаешь, почему здесь так много людей?
— Нет.
— Я думала, здесь будет мало людей. Почти никого. Но я спросила у этих ребят. И знаешь, что они мне сказали? Что они путешествуют по побережью. Всей семьей. Понимаешь? Все эти люди, они путешествуют по побережью, где шум сильнее всего. Если где есть работа, они остаются. Они живут с этим, Марлин. Ты понимаешь? Они с этим живут.
Я посмотрела на набережную внизу. Потом оглядела пляж. Дети, подростки и взрослые. И даже несколько стариков. Я смотрела на этих людей, как они целовались, и бегали, и играли. Стояли поодиночке, или компаниями, или целой толпой. Как-то вдруг их стало слишком много. Я слышала их голоса. Крики и шепоты. Зазывные выкрики продавца хотдогов. Музыка, словно тающая в пространстве. Популярная песенка, вспененная мелодия карусели. Я видела сверкающих лошадок, пойманных в петлю мелодии. Солнце прорвалось сквозь облачную завесу, и все краски отхлынули прочь. Крики детей, когда все цвета сорвались с их одежды, с их лиц, с деревянных лошадок на карусели. Я смотрела на эти цвета, проплывающие над пляжем длинными тонкими клочьями, среди толпы. Они как будто цеплялись за руки людей, но не задерживались — уплывали дальше, расплывались по воздуху, трепетные и зыбкие, и исчезали в небе над рядом отелей вдоль пляжа.
— С тобой все в порядке?
— Что? А, да…
— И вот что я подумала, Марлин. Может быть, мы с тобой тоже проедемся по побережью? Ну так, недолго. Как ты думаешь?
Я посмотрела на девочку.
Она ждала, что я отвечу. Хотя Тапело смотрела в другую сторону, не на меня, я поняла, что она ждет ответа. Но что я могла ей сказать?
— Ой, смотри. — Тапело указала куда-то в толпу, над толпой. — Смотри.
Там были Павлин с Хендерсон. И они танцевали. У самого края прибоя, так что волны, набегающие на берег, плескались у них под ногами. Медленный вальс. Они танцевали.
— Это или по-настоящему грустно, — сказала Тапело, — или очень красиво.
— Да.
— Что-то типа.
А потом Хендерсон вдруг оттолкнула Павлина.
— И как он ее вообще терпит?
— Слушай, Тапело…
— Да?
— Слушай. Этого никогда не будет.
— Чего?
— Ну, мы с тобой, вместе…
— Да.
— Этого никогда не будет. Пойми, пожалуйста.
Она обернулась ко мне.
— Да. Я все понимаю. Я все понимаю, бля.
— Тапело…
— Ну и пожалуйста.
И она пошла прочь. Пошла прочь от меня. Что я такого сказала?
— Тапело, подожди…
Я бросилась следом за ней.
— Тапело…
Толпа сомкнулась, отрезав ее от меня, и я не стала ничего делать. Я позволила, чтобы толпа меня остановила, удержала на месте.
Потому что так было нужно.
Чтобы она ушла.
Орфограф тихонько бибикнул у меня в руке.
Я опять посмотрела на пляж. Павлина с Хендерсон уже не было. Только какие-то дети играли у самого края воды. Они как будто искрились в водяной взвеси тумана, в пляшущих отблесках моря под солнцем. Словно хрупкие волшебные существа из сказки, которые могут в любое мгновение раствориться в тумане. Туман сгущался. Вбирал себя и людей, и карусель, и пирс в отдалении. Все вокруг сделалось зыбким и мягким. Молодой человек со щитом-бутербродом снова прошел по мощеной дорожке. Теперь — обратно. Слово, написанное у него на щите, осталось единственным ярким пятном в этом клубящемся мареве. Шум возвращался ко мне, и, что самое странное, теперь я была ему рада. Потому что мне вдруг показалось, что это правильно, что так и надо.
Откуда взялось это болезненное желание поддаться болезни? Я снова подумала о Тапело. Может быть, зря я ее оттолкнула. Теперь я уже сомневалась, что поступила с ней правильно. Орфограф бибикнул еще раз, сыграл обрывок какой-то мелодии, и я взглянула на экран. Теперь буквы бежали еще быстрее, сливаясь в смазанную полосу текста. Мне показалось, что там промелькнуло какое-то слово. Текучее зеленое слово, или несколько слов, или даже целое предложение — промелькнуло и тут же исчезло. У меня было странное ощущение, что что-то пытается ко мне пробиться, какой-то сигнал, только ко мне одной, и я стала давить на клавиши без разбора. Наверное, я слишком сильно давила, потому что не удержала орфограф, и он выскользнул у меня из рук, и упал на дорожку внизу.
