Я смотрел на Касс. Прочтя что-то в моем взгляде, она расслабилась.
— Думаю, ты меня знаешь, Мама, — сказал я.
— На это я и надеялась. — Она посмотрела на часы. — Вот черт, мне нужно забрать Трейси из школы и отвезти на занятия танцами. Быть матерью-одиночкой не сахар.
Пожимая плечами, я чувствовал толику остаточной злости на Касс за то, как ловко она нажала нужные кнопки, заставила меня выбрать.
— Это же твое решение, — сказал я (отцом Трейси был шприц), а потом дружелюбнее добавил: — Как ей новый школьный год? По летним каникулам не скучает? Я бы на ее месте скучал.
Касс встала — она была выше меня.
— Нет, с чего бы? Она же ничего другого не знает. Их поколение — не такое, как наше, Майк. Может, лучше. Может, они построят лучший мир, чем мы.
— Возможно, — согласился я. — Но еще несколько лет мы тут командуем.
— Вот и докажи это, — сказала Касс.
Она никогда не могла упустить шанс оставить за собой последнее слово.
«Тебя там не было», — сказал я Маме Касс, надеясь, что она ответит: «Ладно, тогда расскажи мне, покажи, помоги понять». Но желаемой реакции не последовало. Вот в чем проблема с другими людьми: они никогда не делают того, что от них ожидаешь.
Но, может, и к лучшему, что не попросила. Как мне разделить с ней пережитое, если я сам в этом не до конца разобрался?
Стоя на крыльце здания, я объяснил чернокожему здоровяку, что мы тут делаем, сказал, что он тут нелегально, что мешает правительственному проекту. Он слушал терпеливо, внимательно, не задавал вопросов. А после с непоколебимой уверенностью произнес:
— Знаешь, друг, что ты говоришь, это свежая инфа, но к нам никак не относится. Послушай, зайди внутрь. Хочу, чтобы ты с ребятами познакомился. Может, тогда поймешь.
Кувалда повел меня внутрь темного многоквартирника. Потребовалось несколько минут, чтобы мои глаза привыкли к сумраку, а когда привыкли, я увидел десятка два, наверное, людей, сидящих на голом паркете. Разношерстный, однако, сброд.
— Ребята, к нам тут пришел мужик, который хочет что-то сказать. Валяй, мистер Майк.
Я повторил мою агитацию. Они слушали молча. Некоторое время спустя эти пустые лица меня измотали, и я затормозил, как бульдозер с сахаром в бензобаке.
— О'кей. Теперь я хочу, чтобы послушал ты. Расскажите ему, откуда мы.
Молоденькая гаитяночка, тоненькая как тростинка:
— Я приехала автостопом из самой Флориды. Сбежала из лагеря для интернированных. У меня не было документов, я не могла получить ни работы, ни пособия. Я жила на Центральном вокзале, когда эти люди меня нашли. Теперь я повар. Я всех тут кормлю. Как-нибудь, может, попробуешь моей стряпни.
Рыжий парнишка с прыщами:
— Предки вышвырнули меня за то, что я все время был под кайфом. Ничего не хотел и не хочу делать, разве только возиться с радиоприемниками и прочей электронной ерундой. Но с наркотиками я завязал. Слишком занят починкой всякой рухляди, которую мне приносят, а мы потом продаем.
Мужик лет пятидесяти, лицо — карта лопнувших капилляров:
— Я сильно пил. Жена и дети погибли в автокатастрофе. До того дошло — я даже подумать о том, чтобы работать с машинами, не мог, а ведь это была моя профессия. Но теперь с алкоголем покончено. И я еще в силах уговорить замурлыкать мотор.
Пухленькая женщина с копной кудрявых светлых волос:
— Раньше я работала в магазине одежды, штучный товар. Магазинчик был подпольным, и копы его прикрыли. Я лишилась квартиры. А потом нашла этих людей. Они все одеты в то, что сшила я.
Одна за другой звучали истории. Каждый тут побывал на самом дне, пока не присоединился к банде Кувалды. И каким-то образом нашел в себе силы вылезти из канавы и изменить свою жизнь к лучшему.
Когда закончил последний, Кувалда повернулся ко мне. Он заговорил с искренним пылом, и я не мог себя убедить, что это напускное.
— Ты ведь понял теперь, что мы делаем, мужик, верно? Мы люди, которые помогают другим — и без поддержки правительства. Мы беззаконная команда спасения, бригада по сбору мусора и утиля. Мы восстанавливаем жизни, которые разрушило общество. А еще мы семья, мы заботимся друг о друге. У нас есть правила и устав. И никакой благотворительности мы не просим. Мы берем отвергнутый хлам этого безумного расточительного общества — выброшенных людей и выброшенные вещи — и их восстанавливаем. Мы как горстка робинзонов на диком острове, который вы зовете Манхэттеном.
— Но вам не нужно больше так жить…
— А мы хотим! Мы все пытались жить, как вы, и обнаружили, что нам это не подходит. Подчиняться распоряжениям, пробивать табели, все время бежать, чтобы остаться на месте… Забудь! Но вот сейчас нам кажется, мы делаем что-то полезное. Кое-кто все равно возвращается в ваш мир. Это только справедливо, мы их не удерживаем. Всегда находятся другие, кто хочет к нам присоединиться. Мы просим только, чтобы нас оставили в покое. Просто дай нам существовать на обочине, мужик. Большего нам не нужно.
— В этом новом районе никаких обочин не планируется.
Кувалда положил лапищу мне на плечо и сжал его.
— Да ладно, мужик, разве нельзя оставить нам один этот дом? А свой блистающий горд построите вокруг?
Я слишком растерялся от услышанного и только неопределенно покачал головой.
— Мне надо будет поговорить с начальством…
Кувалда хлопнул меня по спине.
— Прекрасно, дружище! Ты идешь за нас драться. Заставь их понять, что поставлено на карту.
Он вывел меня на улицу. Когда мы прощались, мне пришло в голову спросить, а какова его собственная история. Брови у него сдвинулись, губы сложились в мрачную складку.
— Моя, мужик? Я много сделал в жизни дурного, пока не поумнел. Можно сказать, теперь искупаю. Искупаю то, чего не могу изменить. Если я какой и получил урок в моей пропащей жизни, то только этот. Прошлое изменить нельзя, поэтому лучше употребить во благо любую возможность, какая на тебя сваливается.
День спустя слова Кувалды еще звучали у меня в голове, когда я возвращался на проект после встречи с Мамой Касс.
Я то и дело спрашивал себя, а все ли, что мог, выжал в разговоре с ней. Достаточно ли сильно давил? И не придется ли мне когда-нибудь искупать?
Когда правительственная машина подвезла меня на стройку, на крыше моего трейлера с растерянным видом стояли двое ребят из Изумрудной бригады. Ребята держали конец кабеля, который тянулся вдоль несущего троса к недавно установленному столбу, а оттуда — к следующему и следующему, и так до края проекта, где исчезал в люке на мостовой Сто тридцать пятой. Чтобы перекрыть движение, там было поставлено временное заграждение.
