Но задумываться об этом всё время нельзя – умом сдвинешься. Проще и разумнее принимать всё, как есть, повторяя на всякий случай мантру: «Ловушка, я в тебя не верю».
Об этом сейчас и говорили Новиков с Шульгиным, не преминув отметить, что непременно приходят к теме неадекватности окружающей реальности именно после очередного возвращения из пространственно-временных экспедиций.
– Такое впечатление, что Шекли с его идеей Искажённого мира прав больше, чем Антон…[97] – меланхолически сказал Сашка, помешивая серебряной с позолотой ложечкой кофе, который совершенно в этом не нуждался из-за отсутствия в нём сахара.
– Ещё бы не прав. Особенно последние слова: «Бессмысленно провести жизнь в попытках выяснить, есть ли у нас жизнь, которую можно как-то провести…» – согласился Новиков.
– Посему пусть папаша Марвина продолжает пасти крысиные стада, мамаша безмятежно нести яйца, а мы так и будем бесконечно мчаться вверх по лестнице, ведущей вниз…
– Если не остаётся ничего другого – как мы решили ещё в первую зимовку на Валгалле, – подвёл итог время от времени всплывавшей в разговорах между ними теме Андрей. – А знаешь, что я ещё придумал?
– Ну? Неужто можно придумать что-то оригинальное после всего, что было?
– Выходит, можно. Разумеется, только в «сфере чистого разума». Старика б Удолина сейчас сюда, его мнение спросить. Мне отчего-то кажется, что именно наши попытки возвращения на ГИП из параллелей каждый раз вызывают этакое «весеннее обострение». Что он скажет по этому поводу с чисто мистических позиций?
– Скажет… Он такое скажет… – Сашка обречённо махнул рукой. – Ему, с пережитками первой половины четырнадцатого века, наши с тобой проблемы… Но давай позовём, – весьма нелогично продолжил он, – делов-то. Свяжусь сейчас с адмиралом – пусть найдёт и переправит (подходяще одетого и проинструктированного) в свободную кабинку здешнего туалета. А мы пока давай приступим. Ностальгировать так ностальгировать. И стул разверни: в эту сторону, вверх по Тверской ничего особо оскорбляющего взоры не просматривается, не то что новая «Москва» и церетелевские уродства…
Хорошо было ещё и то, что пришли они в «Националь» в удобное время – посетителей совсем мало, в их эркере на три столика, кроме них, – никого. Поблизости – тоже. Само собой, и «цена отсечения» здесь срабатывает. Не так много даже и в Москве людей, готовых без особого повода забежать в один из самых дорогих кабаков, оставить полумесячную зарплату за кофе, графинчик негарантированно армянского коньяка и несколько валованов с икрой, когда буквально в двух шагах можно «шикануть» за вдесятеро меньшую сумму. Это попозже вечером появятся люди, которым и сотня тысяч – не деньги.
Удолин появился ровно через полчаса, под донёсшийся с Красной площади перезвон курантов. Хотя там, где его нашёл Воронцов, времени прошло гораздо больше, поскольку профессор успел и переодеться сообразно учёному званию, исходя из реалий XXI века, и выглядел свежевыбритым, хорошо причёсанным, практически трезвым.
– Привет, привет, дорогие друзья, – расцвёл он в старорежимной улыбке, с любопытством разглядывая интерьер. Кивнул неопределённо, то ли одобрительно, то ли с сомнением, и присел на предупредительно выдвинутый Шульгиным стул. – Недурно, совсем недурно. Однако я бы сказал, что в момент открытия, в девятьсот втором году, здесь было попристойнее. На мой тогдашний вкус, конечно. Меня тогда помощник градоначальника, бывший мой студент, пригласил. Очень всем понравилось. Как бы символ наступившего двадцатого века, от которого так много ждали. Куда как больше, чем здесь от теперешнего двадцать первого. А сейчас да, пошловато, пошловато… Прав был, ох как прав Мережковский со своим «Грядущим хамом»…
Друзья охотно с ним согласились.
– Закажите что-нибудь, Константин Васильевич, – Шульгин указал на спешащего к ним, довольно представительного официанта более чем средних лет, – да и поговорим…
При этих словах в глазах Удолина что-то промелькнуло.
«Неужто опасается, что сейчас начнём про обстоятельства его бегства расспрашивать? – подумал Новиков. – Два года прошло, а какую-то вину за собой чувствует? Да нет, на него не похоже».
– Как же не заказать, обязательно закажу. Всё-таки это весьма приятно, когда можно не обращать внимания на правую колонку в меню…
– А то вы раньше, «до исторического материализма», так уж обращали, – приподнял бровь Шульгин.
– Превратные, превратные у вас представления, Александр Иванович, о материальном положении профессуры Императорских университетов. Побогаче, конечно, жили, чем рядовой обыватель, но шиковать… Отнюдь! Приличная съёмная квартира в центре (это если казённой не положено), одеться прилично, у хорошего портного, заметьте, не в «Готовом платье», книги покупать, журналы выписывать. Пулечку по субботам расписать – далеко не всегда выиграть получалось. Так что рестораны – только по большим праздникам. Рублей двадцать пять – тридцать в месяц на такие дела мог выделить, и всё. В основном в трактир к Тестову хаживал, там за три рубля и накормят, и напоят, так что из-за стола не встанешь…
Удолин, по застарелой привычке, активизированной предстоящим ужином в хорошей компании, включился в режим «непрерывного огня» и настроился плести кружева ассоциаций, стремительно удаляясь от стартовой посылки.
– А разве?.. – попытался включиться в тему Новиков, но тут же и получил ответ на ещё не заданный вопрос.
– Вы забываете, что я тогда числился всего лишь экстраординарным профессором, по кафедре всеобщей истории. Не присяжным поверенным, не модным гинекологом… Те зарабатывали, да. Тысячи зарабатывали, виллы на Капри строили, как этот ваш пролетарский… Горький, да! Ему тогда за печатный лист платили больше, чем мне за месяц лекций в университете. «Босяцкие рассказы», вот именно! А со своих… побочных интересов я совсем никаких доходов не имел. Не алхимией занимался, золота из дерьма не изготавливал, вот именно. Не семнадцатый век, покойников, знающих тайны пиратских кладов, в московские морги не каждый день привозили, знаете ли…
– Ну, вечная жизнь и технология выходов в астрал – тоже неплохо, – возразил Шульгин. – На врачах экономили. Знаменитый Боткин, я читал, по двадцать пять рублей за визит брал. Независимо от результата.
Давно они так вот с Удолиным не беседовали, на приватные темы, успели соскучиться по его манере.
– Кто же спорит… Хорошие врачи тогда были в цене, пусть супротив нынешних и десятой доли не умели. Но вальяжность, апломб, высочайшая культура общения… Лучше многих новомодных медикаментов помогало… Временами…
