– Признав, что излечение в любом случае невозможно? И вы допускаете, что я пошевелил бы хоть пальцем для защиты человечества?
– Твоя помощь могла бы и не быть добровольной.
Теперь все это излучалось с огромной силой – ненависть, мука, ревность, зависть, страх, страдание, упорство, ехидство, обида, пренебрежение, расстройство, злая воля, бешенство, резкость, возмущение, жалость, совесть, боль и гнев – весь этот огонь. Раулинс отшатнулся, как ошпаренный. Мюллер оказался на дне одиночества. Трюк. Все это было только трюком! Еще раз стать орудием Бордмена! Он весь кипел. Говорил немного. Это само изливалось из него бурным потоком.
Когда он овладел собой, то спросил:
– Значит, Бордмен бросил бы меня на растерзание этим чужакам даже вопреки моей воле?
– Да, он сказал, что дело очень важное, чтобы оставлять тебе свободу выбора. Твое желание или нежелание в расчет тут не принимались бы.
Со смертельным спокойствием Мюллер ответил:
– И ты участвуешь в этом заговоре. Не понимаю только, зачем ты мне все это рассказываешь?
– Я подал в отставку.
– Ну, конечно.
– Нет, правда. Я участвовал в этом. Рука об руку с Бордменом… и лгал тебе… Но я не знал финала. Того, что у тебя не будет выбора. Поэтому я должен был сюда придти. Я бы не позволил им это сделать, я должен был все сказать тебе.
– Очень мило с твоей стороны. Значит, у меня есть альтернатива, да, Нед? Я могу дать вытащить себя отсюда, чтобы снова стать козлом отпущения Бордмена… Или могу застрелиться, послав человечество ко всем чертям.
– Не говори так, – взволнованно сказал Раулинс.
– Почему? Ведь у меня только такой выбор. А раз уж по доброте сердечной ты предоставил мне возможность выбирать, я могу выбрать то, что захочу? Ты принес мне смертный приговор, Нед.
– Нет!
– А как это называть иначе? Я должен снова дать себя использовать?
– Ты мог бы сотрудничать с Бордменом, – Раулинс облизал губы. – Я знаю, это кажется сумасшествием, но ты мог бы показать ему, какого покроя ты человек. Забыть о своих обидах. Подставить вторую щеку. Помнить, что Бордмен – это еще не все человечество. Есть и миллионы, миллионы людей…
– Господи, прости им, они не знают, что творят.
– Правильно!
– Каждый человек из этих миллионов избегал бы меня, если бы я попытался к нему приблизиться.
– Ну и что? Здесь ничего нельзя сделать! Но ведь эти люди такие же, как ты!
– И я один из них! Только они не думали об этом, когда отталкивали меня!
– Ты размышляешь нелогично.
– И не собираюсь. И даже если бы я мог полететь как посол к этим радиочудовищам и хоть как-нибудь повлиять на судьбы человечества, во что все равно никогда не поверю, то, и тогда мне было бы очень приятно уклониться от такой обязанности. Благодарю, что ты предостерег меня. Теперь, когда мне уже известно, о чем идет речь, я нашел оправдание, которое все время искал. Я знаю тысячи мест, где смерть подстерегает быстро и почти безболезненно. Я…
– Прошу, не двигайся, Дик, – сказал Бордмен, останавливаясь примерно в тридцать метрах за спиной Мюллера.
«Все это, конечно, мне не по вкусу, но тем не менее необходимо», – думал Бордмен, вовсе не удивленный тем, что события приняли такой оборот. В своем начальном анализе он предвидел два события с одинаковой вероятностью: Раулинс или сумеет ложью вытянуть Мюллера из лабиринта, или в конце концов взбунтуется и выложит тому всю правду. Бордмен был готов как к одному, так и к другому.
Теперь он пришел из зоны F сюда, в центр лабиринта, за Раулинсом, чтобы не потерять контроля над ситуацией, пока это еще возможно. Он знал, что одной из вероятнейших реакций Мюллера может быть самоубийство. Мюллер, конечно, не стал бы убивать себя от огорчения. Но запросто мог ухлопать себя из желания отомстить. С Бордменом пришли Оттавио, Дэвис, Рейнольдс и Гринфильд. Хостон и другие ждали их во внешних зонах. Люди Бордмена были вооружены.
Мюллер обернулся. На его лице было написано изумление. Бордмен сказал:
– Прошу прощения, Дик. Но мы должны были это сделать.
– Ты совсем потерял совесть?
– Там, где речь идет о безопасности Земли, у меня ее нет.
– Я понял это уже давно, но думал, Чарльз, что ты человек. Я не знал, до чего ты дойдешь.
– Я бы хотел, чтобы в этом не было необходимости, Дик. Что ж, другого способа я не вижу. Пойдем с нами.
– Нет.
– Ты не можешь отказаться. Этот парень объяснил тебе, в чем дело. Мы и так уже должны тебе больше, чем в состоянии заплатить, Дик, но тебе придется увеличить кредит. Прошу тебя.
– У меня нет никаких обязательств по отношению к человечеству. Я не покину Лемнос. И не буду выполнять ваши задания.
– Дик…
– В пятидесяти метрах от того места, где я стою, на север, – сказал Мюллер, – есть яма, полная огня. Я пойду к ней, прыгну туда и через десять секунд не будет никакого Ричарда Мюллера. Этот несчастный случай перечеркнет тот. А Земле не будет хуже от этого, чем тогда, когда у меня еще не было моих способностей. Чего ради я должен их использовать?
– Если ты хочешь убить себя, то, может отложишь это на пару месяцев?
– Нет. У меня даже на секунду не мелькнула мысль служить вам.
– Это ребячество. Самый последний грех, в котором тебя можно было подозревать.
– Ребячество с моей стороны – мечта о звездах. Я попросту последователен. Мне все равно, Чарльз, пусть эти чуждые существа слопают тебя живьем. Ты не хотел бы стать рабом, правда? Что-то там, в твоем черепе, будет жить и дальше. Ты будешь пищать, умолять об освобождении, но радио не перестанет диктовать тебе, какую руку ты должен поднять и как должен двинуть ногой. Жалею, что не доживу до этого дня и не увижу тебя в таком виде, но все-таки иду в огненную яму. Ты не хочешь пожелать мне счастливого пути? Приблизься, но медленно, чтобы я мог коснуться твоего плеча. Мне бы хотелось угостить тебя изрядной порцией своей души. Первый и последний раз. Я перестану тебе докучать, – Мюллера всего трясло, лицо его было мокрым от пота, а верхняя губа дрожала.
– Проводи меня до зоны F. Мы там спокойно сядем и обсудим все за бутылкой коньяка.
– Мы усядемся рядом? – Мюллер фыркнул. – Да ведь тебя вырвет. Ты не выдержишь.
– Я хочу с тобой поговорить.
– Да, но я этого не хочу, – отрезал Мюллер.
Он сделал один нетвердый шаг в северо-западном направлении. Его большая сильная фигура казалась теперь какой-то съежившейся как будто мышцы не слушались его. Но он сделал еще один шаг. Бордмен смотрел. Оттавио и Дэвис стояли слева от него, Рейнольдс и Гринфильд – справа, между Мюллером и огненной ямой, Раулинс, о котором все забыли, – один напротив этой группы.
