Первый экипаж стал стрелять по демонам, те были сегодня очень быстрыми, точными, и их было слишком много. Удары пушек прокатывали, главным образом, мимо целей, зато если попадали… Да, это было видно, нелепая, почти детская догадка Ромки оказалась существенной. Если выстрел, заряженный человеческим пси, настигал какое-нибудь из чудовищ, то тварюгу охватывал ступор, она просто каменела от боли или от силы этого внушения… Вот только первый экипаж тоже как-то здорово для таких попаданий растрачивался.
Ромка нацелил все свое внимание именно на первую машину. Точно, ему не показалось, так и было: если выстрел, даже заряженный пси, проходил мимо твари, экипаж почти ничего не ощущал, ну, то есть ничего, кроме потери частицы своего пси-напряжения, подаваемого на мощные модули параскафа. А вот если выстрел попадал в какого-нибудь из этих зверей, весь экипаж ощущал едва ли не физическую встряску, будто бы прикасался своим существованием к этой чуждой и враждебной, иной жизни. Даже сравнение с высоковольтным напряжением электрического тока для фиксации этих встрясок было бы недостаточным.
Налицо было нарушение причинности, потому что выстрел – сгусток плазмы – не мог, не должен был служить проводом, пусть и слабых, токов пси, когда вылетал из пушек… А вот поди ж ты, он как-то возвращался назад, к машине, и неизвестно, хуже было для ребят попадать в этих демонов или самим демонам получать мощные плазменные заряды в свои туши? В общем, сложновато все получалось и непонятно, и очень не по-человечески, непривычно как-то. «Мы уходим отсюда, убираемся со всех ног», – приказал Костомаров. «Да поняла я, только выхода не вижу… Тойво, ты-то чего сидишь истуканом?» – это была Гюльнара. «Пробую, как могу, нет выхода».
«Неужто ребята влипли?» – опять на удивление грубо и сильно дошло до Ромки от Миры.
Ромка потерял контакт с первым экипажем. Но почему-то он знал: ему не стоит сомневаться, что они сумеют вернуться. Ему следовало смотреть на троицу, проходящую мимо ангелов, в другом углу этого дурацкого Чистилища.
В углу? В другом? И самое главное – проходящих мимо ангелов без борьбы? Это было поразительно. Но он вгляделся. Так или примерно так и выходило. Ангелы остановили – мощно, но без особых повреждений, команду Катр-Бра, потом притормозили и, создавалось впечатление, пустили на широкую циркуляцию параскаф Преснякова, как ни возмущались при этом Пачулис и Генриетта Правда. А вот Авдотья прошла едва ли не легион каплевидных ангелов, выстроенный к тому же в какое-то подобие греческо-македонской фаланги, то бишь для сражения выстроенных, и легко так заскользила вперед, к близко уже голубеющему горизонту.
«А почему – мы?» – спросил Зуза, но ему никто не спешил ответить.
«Вы будьте готовы пальнуть в них», – подала свои мыслеощущения Мира.
И все разом изменилось. Сначала Ромка ощутил огромный по силе эффект отрицания, что-то вроде: «Как же можно в них стрелять? Они же – ангелы!!» Потом эта струя возмущения приняла состояние видимости, будто бы и в самом деле природа Чистилища могла ходить течениями, словно вода в океане, и это впечатление покатилось назад, качнуло фалангу ангелов, дошло до пятого экипажа, разом отбросив его назад на значительное, хотя и не очень надежно определяемое, расстояние, потом дошло до второго… Вот параскаф Блеза оно закружило уже, как щепку в сильном водовороте, они даже принялись бороться, чтобы восстановить управление, и у них долго ничего не получалось.
И голубой горизонт тоже стал далеким, даже тихо так, почти неприметно принялся гаснуть. Словно они и в самом деле чуть не дошли до Рая.
«Я все испортила?» – с делано-невинными модуляциями подумала для всех Мирка. В ответ она не приняла ни одного упрека, она получила нечто похуже, полное отсутствие ментального и душевного внимания к себе. Это было, как если бы от нее все отвернулись.
«Мистика какая-то», – это уже не выдержала и оттранслировала свое настроение Валентина. Впрочем, она тут же почти исправилась всеобщим оповещением: «Первый параскаф вернулся».
Ромка попробовал увидеть его на внутреннем обозрении шлема, управляемом и мысленными командами. Что-то мелькнуло, очень быстро, глаза уже не успевали точно отслеживать зал с машиной на первой позиции. Вместо этого он ощутил, что от нее пахнет паленым металлом, будто от танка, который только что подбили из крупного орудия и он еще не остыл. Эти наведенные впечатления пушек, раскаленных беспрерывной стрельбой, были бы интересны, но мысли у него из-за истощения были теперь такими незаметными для остальных, что их, кажется, никто и не воспринял.
Но нет, его отчетливо почувствовали ребята, которые еще находились в Чистилище. Они пробовали выстроиться в подобие правильного треугольника, но это выходило у них трудно. Они теряли друг друга, у них пропадала связь. Похоже, каждая из машин должна будет выныривать из Чистилища самостоятельно.
«А ведь имелась опасность, что первый экипаж сумеет как-то… привить инъекцию страха трем остальным», – подумали Мира и Веселкина едва ли не одновременно, по старательно и выверенно установленному только между ними сопереживанию. Но Ромка их каким-то образом услышал. Или понял ментально?.. «Да какая разница», – с неожиданной почти злобой взорвался он.
Умом-то он понимал, что соображение это правильное, его следовало бы спокойно проанализировать. Но он после всего, что принял на себя, просто одеревенел. Скорее всего, сказывалась усталость, слишком трудно пришлось сегодня работать. И как часто бывает и с более достойными, чем Ром Вересаев, людьми, усталость вызвала у него неконтролируемое раздражение. Ему следовало выходить из связи с ребятами, иначе он мог им помешать… Он стал мысленно подготавливать свой уход из общей системы.
Последнее, что он понял, прежде чем окончательно вернуться к себе реальному, отключенному от приборов, был вскрик-всхлип-стон Миры, почти вслух: «А почему все меркнет? Ведь это Вересаев выходит из приборного режима, а не я?»
Оказывается, вся связь оттуда на Миру и на Веселкину прокатывала каким-то образом через него, через его психику и нервы, его присутствие в том, запредельном мире. Но ему сейчас и это было без разницы, он слишком устал.
На восстановление экипажей после последнего «нырка» в Чистилище отвели совсем немного времени, но никто не возражал, даже не удивлялся. И как бы ни отслеживал эту ситуацию Ромка, не мог он наверняка сказать, чего здесь больше – обыкновенного русского «надо» либо они все разом самонадеянно впали в некий автоматизм, вызвавший едва ли не безразличие к тому, как и что они делали. Оба варианта были по-своему плохи.
