Тимофеев, примостившись на чемодане, с удивлением обнаружил, что их проводник трясется крупной дрожью. «Сильны были предрассудки в народе», – мысленно отметил он.
– А я его клюкой, – продолжала психическую атаку Карога. – Да в рыло. Не ходи, мол. Помер так помер, хи-хи-хи…
– Привет, бабуля, – ненормально ласковым голосом сказал Фомин. – Как здоровье?
Старая ведьма зыркнула на совершенно деморализованного Осена.
– Кто таковы, Осенище? Неживым духом пахнет, нелюдским… Морока ли то Кощеева? Или ответное слово изрекли?
– Н-нет, Карога, – суетливо забормотал Осен. – Н-не изрекли. А глаголят, они-де самые и есть. Про деву глаголят, власа-де златые…
– А я их съем, – объявила Карога. – И косточки при пороге закопаю. Пусть по ночам ходят, меня веселят.
– Не съедите вы нас, – убедительно сказал Тимофеев. – У вас и зубов нет. Вы нас припугнуть хотите…
– Хочу, – подтвердила Карога. – И припугну.
Ее звериные глаза внезапно засверкали, раскрылись во все лицо. И все растворилось в этом ведьмовстве. Пропала замызганная берлога, сгинул перепуганный Осен, обрушились в пропасть беспамятства древние сосны. Мир наполнился надсадным комариным зудом и ледяным ознобом. А в омерзительно-серой пелене пульсировали два зеленых плафона – старухины глаза. Потом откуда-то из преисподней до Тимофеева донесся глубокий, раскатистый, лязгающий голос, который нес сущую чепуху: «…нападет кука-печаль, закрутит, завертит, да выворотит, да заморочит, да заслепит яска вороная, ворон-зверь да игрень-зверь…»
И еще один голос, очень знакомый и потому единственно родной во всем этом неподобстве:
– Баловство это, бабушка. Только время зря теряем.
Наваждение кончилось.
Мокрый как мышь Тимофеев сидел прямо на земле в обнимку с опрокинутым чемоданом и постыдно вибрировал. Чуть поодаль вниз лицом валялся Осен. Карога продолжала торчать возле входа в берлогу, с глазами у нее все было нормально, а рядом стоял спокойный, не поддающийся никаким чарам Фомин и раскуривал папиросу.
– Зелье, – с неудовольствием покосилась на него Карога. – Кощеева морока.
– Ладно, – промолвил Фомин, затягиваясь. – Допустим, вы нас пугнули. Закроем эту тему. Если это льстит вашему самолюбию, Тимофеич даже надлежаще отреагировал. Дальше что?
– А в иной раз вопрошу, – сказала ведьма.
– Вопрошайте, – позволил Фомин. – Только поскорее.
– Аще храбор ты зело, – прищурилась Карога, – то назови мне текущую дату, приняв за точку отсчета нулевой год нашей эры…
– Цирк, – покачал головой Фомин. – Водная феерия. Сплошной Кио получается. Тимофеич, взгляни, что там на табло ретромотива, если ты в состоянии.
Преодолевая немощь в поджилках, Тимофеев подковылял к машине времени, прислоненной к молодой сосенке.
– Двенадцатое июля шестьсот двадцать четвертого года, – откашлявшись, провозгласил он.
Карога молчала, часто мигая нижними веками. Затем вдруг подобрала свои лохмотья и резко нырнула в берложью темень.
– Если мы и дальше пойдем такими темпами, – с неудовольствием произнес Фомин, – то и за год не управимся.
– Пустяки, – сказал Тимофеев. – Хоть за два. Там, у нас, по-прежнему стоит летний вечер. Света и Тахион чай пьют. – Он мечтательно зажмурился. – С бутербродами…
– Я бы тоже перекусил, – признался Фомин. – С утра, понимаешь, ничего в рот не лезло.
В этот момент снова появилась Карога, разглядывая на свету нечто завернутое в грязную тряпицу. Иногда она обращала потускневший взор к небу и беззвучно шевелила губами.
– Ну, бабуля, – нетерпеливо сказал Фомин, – давай помогу.
И он заглянул к ней через плечо.
– Ты что, Николай? – забеспокоился Тимофеев. – Тебе нехорошо?
– Наоборот, – пробормотал Фомин. – Мне по кайфу. Витька… Сказать, что это за штука?
15. Что там было у Кароги
– Амулет какой-нибудь, – пожал плечами Тимофеев. – Беличья лапа или, там, гузка летучей мыши.
– Часы, – сказал Фомин, стараясь совладать с охватившим его волнением. – С ретромотива. Они все еще работают, и там тоже двенадцатое июля…
– Забыла, – сварливо бухтела Карога. – Глава зело дыровата, все наружу извергается…
– Меня бы вопросила, – укоризненно сказал Осен. – Что я, не подсказал бы?
– Подсказчик, морока Кощеева! – заскрежетала ведьма. – Сгинь, не то хворь напущу! Мне дано бысть, мною вопрошено, мною да отвечено будет!
– Бабушка, – подступил к ней воспрянувший духом Тимофеев. – Где вы взяли эту вещь?
– Съем! – рявкнула на него Карога и замахнулась клюкой. – Помру, но не выдам! В лесу нашла…
– Уважаемая! – подключился Фомин. – Почтенная! Напрасно вы нам не верите, мы же с добром пришли. Вам его дала девушка, очень красивая, с золотыми волосами?
– По имени Вика? – налегал Тимофеев.
– Дева, – снова захихикал Осен.
– Цыц! – лязгнула на него Карога. – Не то съем!
– Они не скажут, – с отчаянием произнес Тимофеев. – Не та эпоха. Им еще неведомо вероломство.
– Что же делать? – растерялся Фомин.
Карога сидела, нахохлившись, будто немолодая курица на насесте. Глаза ее были прикрыты.
– Скажу, – внезапно заявила она. – Чую, не морока вы Кощеева, не сольстите. Дождались мы верных людей, Осенище.
– Тако, тако, – истово закивал Осен.
– Да грядете вы, добры молодцы, прямо через лес, – неожиданно звучным голосом провозгласила Карога. – Да будет за лесом река велия, берег зыбучий. Ни вплавь, ни вброд ее вам не перебресть. Но будет вам Калинов мост, а стережет его поганое чудище, а хоронит его Кощеева Морока, но которые то чудище одолеют, да реку перебредут, да узрят хоромину… – Карога несколько раз мигнула. – А больше ничего не скажу. Целы будете – да узрите сами.
– Только чудища поганого нам недоставало, – мрачно сказал Тимофеев. – Я есть хочу, а не чтобы меня ели. Эх, темпороскоп бы сюда, и черт с ним, с правилом ретроспекции, – знать бы, чем все это кончится.
– Не трави душу, Тимофеич, – промолвил Фомин, понемногу обретая привычную для себя и для окружающих уверенность. – Видали мы этих чудищ. Медведь какой-нибудь. А то и вовсе предрассудок. – Он помолчал и добавил: – Ну, ты-то уцелеешь. Вспомни Анну Тимофееву.
– Мало ли на свете Тимофеевых? – с сомнением проговорил тот.
– Осен вам проводником будет, – заявила Карога.
– Не буду! – заверещал тот. – Чудища страшусь!
– А меня не страшишься? – ласково спросила старуха. – Я ведь тебя съем. И косточки при пороге закопаю.
– Я бы тоже что-нибудь съел, – мечтательно сказал Тимофеев.
– Бабушка, – обратился Фомин. – А меч-кладенец какой-нибудь нам не полагается?
– Не ведаю, – пробормотала Карога. – Про элементную базу ведаю, про текущую дату такожде, а иных словес не слыхала.
