— Хорошо, — сказал Аллан. — Я постараюсь покороче.
Готовилась экспедиция на Гамму Эридана, экипаж был подобран со всей тщательностью, все ужа было готово к полету, и в последний момент вдруг сообщают, что я должен взять на борт правонарушителя для перевоспитания. Вы помните, было решение правового Совета направлять нарушителей в дальние экспедиции для перевоспитания в слаженных коллективах.
— Да, было такое, — подтвердил Председатель.
— Так вот. Я противился, как только мог, доказывал, что Космос это не Антарктида и не океан, что с Космосом шутки плохи, что здесь один нерадивый может погубить всех, но они были неумолимы. По профессии он был техник, вот они и сунули его нам, чтобы мы его перевоспитывали в полете. Что уж он там натворил, я не знал тогда. Потом узнал, что он самовольно оставил пульт управления на шахте во время смены, и там произошла авария.
Можете представить, с какой охотой я его брал, но ничего не поделаешь — пришлось взять. Всех предупредил, глаз с него не спускали, к ответственным участкам, конечно, близко не допускали, но под наблюдением он работал, помогал, где надо. Строптивый был парень, все ему надо было делать по-своему, не так, как положено, не так, как показывали, но, в общем, толк от него был какой-то. Мрачный, правда, какой-то был парень, замкнутый, неразговорчивый, но постепенно оттаивал вроде. Леон его звали.
Когда мы подлетали к Гамме Эридана, у нас случилась неприятность — метеоритом пробило обшивку, повредило энергопитание. Пришлось совершить посадку на необжитой спутник Гаммы, похожий на нашу Луну — почти нет атмосферы, нет укрытия, сплошные кратеры, вулканические породы, огромный слой пыли… Сесть-то сели кое-как, стали ремонтировать, пробоину заделали, энергоблок начали чинить. Видим — дело долгое, не выдержим, холод собачий, температура минус 85, от Эридана тепло сюда еле доходит. Что делать? Связь наладили, радировали на Эру, на ближайшую станцию. Оттуда сообщили, что помощь высылают, но ждать надо около месяца. Как продержаться? Выход один — искать действующий вулкан, там лава должна быть, вблизи нее можно продержаться. Я скомандовал всему экипажу разбиться на группы, двигаться на вездеходах в разных направлениях — благо, в них тепло, пока в движении. У нас вездеходов четыре.
Распределили по два человека на каждый. Сам я сел с этим провинившимся и двинулись в четырёх направлениях.
Ползли мы так часов пять. Вижу: питание на исходе, кислорода тоже мало.
— Стоп, — говорю. — Будем стоять на месте, теплом изредка согреваться. Так дольше протянем. Может, другие найдут тепло, они нас по следу разыщут.
Стали. Время от времени батареи включаем. А кислорода все меньше и меньше. Я уж его подачу сократил до минимума, чувствую — в сон клонит. И чтобы не уснуть, стал я Леона расспрашивать про дом, про Землю, про то, как он попал к нам. И тут он разоткровенничался. Рассказал мне, как было дело.
Оказывается, влюбился он в девушку, она учится в Академии искусств и увлекается воздушной гимнастикой. Во время выступления он увидел ее на телеэкране и что-то, говорит он, словно толкнуло его в сердце, ему показалось, что их глаза встретились и она почувствовала то же самое, не сводила глаз с объектива камеры, летела ему навстречу…
Он понял, что они должны увидеться, что она ждет его. Он сел в дежурную ракету, полетел через весь континент — состязания проводились на берегу Байкала, — но когда прибыл туда, все уже было кончено, участники разъезжались в разные концы Земли. Но он узнал, откуда она, и успел сесть в ту ракету, которой она возвращалась домой.
Она сидела рядом с другим парнем, видно — ее другом. Ее все поздравляли, говорили восторженные слова, она всех покорила своим выступлением. И парень, который сидел рядом с ней, тоже говорил ей что-то нежное и ласковое, улыбался радостно. Только она почему-то не радовалась, сидела задумчивая и словно искала кого-то взглядом. И Леону показалось, что она ищет его. Леон подошел к ней, она увидела его, и вдруг лицо ее озарилось, они смотрели друг на друга не отрываясь, и Леон понял, что всю жизнь искал ее, и ока, наверно, тоже ждала его, хотя и не знала этого. Но когда он заговорил с ней, она вдруг рассмеялась и сказала:
— Вы мне напомнили кого-то, а кого — не пойму. Мне показалось, что я вас давно знаю, но, видно, показалось… Извините.
И стала болтать со своим парнем, который, как оказалось, был ее женихом. Задумчивости больше не было и следа.
А Леон больше не находил себе места. Он чувствовал, что не может жить без нее.
Потом они встречались несколько раз, и она говорила ему, чтобы он не мучил себя, забыл ее, потому что она дала слово другому и скоро выйдет замуж.
Она говорила ему все это, убеждала, что ничего такого она не чувствовала, что все ему показалось, но он видел, что она боится признаться сама себе, потому что дала слово тому.
Ока просила его забыть ее, не приезжать к ней, и все-таки они встречались, разговаривали все время, в он видел, чувствовал, что она тянется к нему, но борется с собой.
В одну из ночей, когда Леон дежурил на пульте шахты, он позвонил туда, к ней, и вдруг узнал, что сейчас, в ту минуту, когда он сидел за пультом, там, за три тысячи километров, в городе, где жила она, начинается свадьба. Она, видно, решила таким образом отрезать себе путь к отступлению и назначила свадьбу раньше времени, неожиданно для Леона, чтобы все было кончено, чтобы прекратить его и свои мучения.
И вот тогда он бросил свой пост, схватил дежурную ракету, примчался туда, вошел во дворец в тот момент, когда все собрались уже для начала церемонии. Играл электроцветовой орган, колоссальный шарообразный зал весь был наполнен торжественными звуками и меняющимися красками, казалось, этот гигантский шар вместе со всеми, кто находился в нем, катится куда-то в волшебную страну… Все были так поглощены музыкально-цветовой симфонией, что никто не обратил внимания на Леона. Но она тут же увидела его, бросилась к нему, стала целовать его и потом объявила, что свадьбы не будет.
Он забрал ее с собой, прилетел вместе с ней, а когда они вышли из ракеты, он узнал, что на шахте авария. Из-за того, что он бросил дежурство, произошло много бед. Его осудили на год перевоспитания в слаженном коллективе, и направили к нам, в экспедицию. И вот теперь он сидел в остывающем вездеходе, на мертвой планете, делил со мной последние глотки кислорода и говорил:
— Знаете, Аллан, мне теперь уже все равно. Даже если мы спасемся каким-то чудом, я все равно не вернусь. Мне там нечего делать… Она меня ждать не будет.
— Глупости, Леон, — стал я его успокаивать. — Именно теперь она будет вас ждать, хоть год, хоть три года. Ведь это из-за нее вы попали в такую историю.
