Биология, однако, помогла Олегу Петровичу найти путь к решению очередной задачи. Каску энцефалографа он разбил на участки датчиков и на участки индукторов, разместив их согласно расположению соответствующих секторов головного мозга, а паутинные провода от тех и других подвел раздельно к приемной и выходной части «Шехерезады». Это была нелегкая работа, так как делать ее он мог только сам, без чьей-либо помощи, и она отняла у него чуть не всю зиму.
«Ну, — подумал он, надевая изготовленную наконец новую каску, — это тебе не Афинин берет, сейчас произойдет не изведанное никем. Если убьет не жалко, пожил, записи в дневнике предостерегут других. А если сойду с ума? С мозгом не шутят!»
Напоследок он тщательно выравнял перед заранее укрепленным на пульте зеркалом каску по линиям лба и переносицы, словно по осям координат, и вспомнил, как Афина примеряла берет.
«Будем считать, что эта каска мне к лицу», — подумал он и нажал кнопку дистанционного управления.
Свет в помещении «Шехерезады» продолжал гореть, слышалось легкое гудение ее трансформаторов и отдаленный гул цехов вечерней смены, но вслед за нажатием кнопки сразу же возник еще другой свет и послышались иные звуки. Этот добавочный свет не создал никаких образов, а звук нельзя было определить. Казалось, что перед глазами появляются бесформенные всполохи, беспорядочно мечущиеся цвета и слышались плещущие, повизгивающие, а иногда журчащие тонкие или басовитые звуки.
«Остался жив, — механически установил Олег Петрович, а перед ним косо метнулись синеватые язычки. — И умом не тронулся, — с начинающейся радостью подумал он, — и язычки стали наливаться сиреневым цветом, а звуки сделались ровней. — Проверим все-таки, не разучился ли я соображать», придирчиво продолжил он и стал припоминать математические формулы, потом начал читать стихи, перечислять фамилии сотрудников и названия городов в алфавитном порядке, а под конец тихонечко запел:
«Там, где багряное солнце встает, песню матрос об Амуре поет». Все вспоминалось легко и свободно, как и всегда, и каждой его мысли сопутствовало особенное световое, цветовое и звуковое сопровождение, — то узорчатое, как кружевное, то графическое, как фигуры Лиссажу, строгое и выверенное, или феерическое, словно в большом вращающемся калейдоскопе. Это был несомненный успех, хотя результат был совершенно неожиданным и несколько озадачивающим.
— Уж из-за одной только красоты всего этого стоило потрудиться! — не удержался от восклицания Олег Петрович, и перед ним вдруг возникли радужные кольца, которые подобно кольцам табачного дыма, ширились, удалялись и возникали вновь в сопровождении высоких, постепенно густеющих звуков. И все это он видел не глазами, а мозгом: закрыв глаза, он продолжал видеть то же самое, только без обстановки комнаты.
«Так вот же оно — зрение для слепых! — всплыла сразу практическая догадка. — Пусть они увидят хотя и не то, что их окружает, но все же нечто зримое, красивое, и это осчастливит тысячи несчастных. Ради одного этого стоило затратить целую жизнь!»
А цвета и звуки тут же отозвались на мысль затейливыми комбинациями, замелькали, вытянулись, поплыли.
Чуть не до полночи сидел Олег Петрович перед «Шехерезадой», вызывая мыслями прихотливую игру света и красок, даже не пытаясь искать в них закономерности, потом нажал кнопку «стоп», снял каску и бережно спрятал ее в своем кабинете в сейф. Уходя домой, он еще раз зашел в помещение компьютера и, прежде, чем погасить свет, нежно погладил машину по панели: «Умница моя, красавица! Прости, что тебя поругивал, спасибо, труженица, отдыхай, охлаждайся».
Несколько вечеров после этого он оставался на час-полтора у «Шехерезады», любуясь из-под каски феерией и размышляя, с какой стороны подойти к дальнейшим поискам, чтобы дисциплинировать безудержную пляску световых и звуковых впечатлений, внести в процесс движения образность и упорядоченность.
При этом у него была маленькая надежда, что некая закономерность таится в самом процессе, которую надо только уловить при наблюдении, что наконец машина как бы сама подскажет, как ее «настроить» или «подрегулировать», но ничего похожего уловить не смог. Возможно, ему надо было просто отвлечься от достигнутого результата, оторваться от чисто технической стороны задачи, перейти в другие области, а у него все связывалось с привычным миром формул и координат, среди которых он пытался найти материал для какого-то управляющего алгоритма.
Но в наш век слишком много надо знать для достижения значительного открытия, для объяснения его, и многие полагают, что такое не под силу одиночке, что только мощные коллективы способны на это. Олег Петрович сознавал или разделял это мнение, однако, для него помощь коллектива была исключена, а новый барьер на пути его поисков выглядел столь трудным, что преодоление его отодвигалось, кажется, на неопределенное будущее.
Однако на самом деле Олегу Петровичу была все же оказана помощь совсем иного рода. Однажды под утро он проснулся от чувствительного толчка в бок и, открыв глаза, увидел, что горит ночник, а сбоку сидит Афина и глядит на него злыми глазами.
— Разве уже пора? — пробормотал он и тут же получил оплеуху, окончательно разбудившую его.
— Ты что, взбесилась! — воскликнул он, стараясь выпутаться из-под одеяла, и получил пощечину с другой стороны.
— Не смей любезничать с другими женщинами, когда спишь со мной! прошипела Афина и ударила бы вновь, если бы Олег Петрович не успел выпростать руки.
— Да уймись ты, окаянная, — озлился и он, повалив ее через себя и прижав к стене.
— Сладил с женщиной, да? Сладил! — извивалась она. — Пусти, пока я не плюнула в твои бесстыжие глаза!
Это она могла. Олег Петрович поспешил закрыть ей лицо подушкой, а когда она стала вывертываться, пришлось навалиться всем телом. Она побрыкалась под ним, пытаясь высвободиться, но через минуту затихла, и он отпустил ее.
— Скажи наконец, какая муха тебя укусила?
— Ты — негодяй! — ответила она, поднявшись и приводя себя в порядок. Ты вторую ночь сюсюкаешь во сне с какой-то умницей, красавицей… Неужели тебе мало меня? Чего ты от нее добиваешься, какую еще тайну просишь открыть?
— Послушай, Афина…
— Нет, уж теперь ты послушай! Думаешь, я так просто уступлю тебя?
Она соскочила с кровати и стала одеваться, не прекращая говорить и не замечая собственных противоречий:
— Вот я уйду сейчас, и ты зачахнешь от ревности. Заведу себе нескольких любовников и натравлю их на тебя, а Люсиному мужу скажу в лицо, что ты завел с ней шашни. Ты думаешь, я не знаю, что она ходит к тебе? Нашлись добрые люди, вывели тебя на чистую воду. А теперь у тебя появилась еще какая-то Фада? Сколько же тебе их нужно!
