— Что вы умеете делать? — спросил я.
— Работать, — мгновенно воспрянул Глеб Ипатьевич. — Разъяснять, пропагандировать… и многое другое… мне говорят, что теперь это не нужно, но это же абсурд, вы понимаете, так никогда не бывает… Вы поверьте мне пожалуйста, я очень хорошо умею работать с людьми, у меня за всю жизнь были только поощрения, ни одного взыскания… Вот смотрите! — Он мгновенно, как кольт из кобуры, выхватил из кармана пачку каких-то листков разного калибра; некоторые из них, выскользнув из рук, рассеялись по сквозняку, и он кинулся их ловить. — Ни одного! — торжествующе кричал он, бегая и размахивая руками. — Только поощрения за отличную работу! Вы еще не представляете себе, какую я могу принести пользу, но вы в этом сами убедитесь, даю вам слово…
— Спасибо, — сказал я, поворачиваясь, — не нужно.
Глеб Ипатьевич вдруг метнулся ко мне и рухнул на колени. Отшатнуться я не успел, и он ухватился руками за мои ноги. Из его глаз по обмороженным шелушащимся щекам катились мутные слезы.
— Подождите! Я могу…
— Работать с людьми? — спросил я, пытаясь освободиться. — Извините, не требуется. Да встаньте же!..
Он все цеплялся за мои ноги. Вырваться я не мог, а бить его по голове пока не хотелось.
— Нет! — кричал Глеб Ипатьевич. — Не отказывайте мне, умоляю вас… Вы еще не знаете, что я могу! У меня прекрасная наследственность! Прекраснейшая, вы понимаете? Один из тысячи! Вот справка…— Он судорожно начал перебирать свои листки, отыскивая нужный, и мне удалось освободиться. — Вот она! Вот! Мои дети с огромной вероятностью не будут дубоцефалами. Нет, нет, подождите…— Он проворно полз за мной на коленях. — Я знаю, что сейчас это никому не нужно, но ведь наступят времена, когда таких, как я, будут искать! Да вы же разумный человек, сразу видно… Настанет день, когда таких, как я, будут искать, чтобы продолжить человеческий род, и не найдут… Ведь не найдут же!.. Человечество вымирает, это теперь ясно каждому. Господи, ну за что меня, за что!.. Я еще не стар… я могу… мои дети могут стать первыми детьми нового человечества…
— Четверо на семью? — спросил я.
— Больше! — замахал руками Глеб Ипатьевич. — Много больше! Я готов! Столько, сколько потребуется, поверьте мне…
Я засмеялся. Смеялось мне легко, как давно уже не смеялось. Весь ужас и вся боль сегодняшнего дня уходили в идиотский смех, как в громоотвод. Этот корчащийся передо мной, недораздавленный по чьей-то забывчивости полусумасшедший слизняк, потомок и предок слизняков, глядящий на меня снизу вверх преданными собачьими глазами, был совершенно искренен!
— Хорошо, — сказал я, отсмеявшись. — Зайди завтра. И перестань скулить, дурак. Обещать ничего не могу, но если завтра ты рассмешишь меня так же, как сегодня, я поделюсь с тобой своим пайком.
4
Экспертный совет занимал два этажа в правом крыле здания. Здесь было относительно тепло; перед стальной дверью, украшенной надписями, запрещающими шуметь, входить без дела и сморкаться на пол, скучал часовой в обыкновенной полевой форме. Он имел человеческий вид, и я против воли остановился послушать его рассуждения о том, что хотя прошлая зима выдалась холоднее, чем нынешняя, но зато тогда не было таких жутких ветров, и с чего бы они нынче взялись? Я рассказал ему о бурлящей на точке замерзания Атлантике, а он, возражая, поведал мне свою гипотезу, согласно которой уцелевшим представителям Лиги Перемен удалось-таки склонить объединенные нации к принятию мер по скорейшему установлению Территориально-Климатической Справедливости, благодаря чему в связи с изменением угла наклона земной оси наблюдается некоторое избыточное неспокойство атмосферы, каковое, по его мнению, должно полностью прекратиться в точности через триста восемьдесят семь лет, так что для паники нет абсолютно никаких оснований… Я подтвердил, что оснований и впрямь нет, и, когда мне по проверке пропуска было позволено пройти за стальную дверь, мы расстались вполне довольные друг другом.
Кое-кто из знакомых был на месте. Сновал вспомогательный персонал, тускло светились экранчики музейных компьютеров. Где-то ругались. В ближайшей зарешеченной комнате хлебали чай и звали составить компанию, но я отклонил. Эксперт по специсследованиям поймал меня за рукав и выразил благодарность за доставленного адаптанта — перспективный экземпляр. Эксперт по транспорту меня не узнал и проводил удивленным взглядом. Эксперт по энергетике узнал и сделал серьезную попытку затащить к себе, чтобы засадить за проверку расчетов, это надо было сделать, и я обещал, но — позже, позже… Эксперт по мобилизационной тактике заступил мне дорогу и, поминутно утирая шею и оглядываясь, заставил выслушать туманную речь, пересыпанную намеками на назревшую необходимость смены тем или иным путем некомпетентного и впавшего в волюнтаризм командования, при котором лучшим умам Экспертного Совета приходится играть жалкую и унизительную роль, — он все время спрашивал мое мнение, и мне опять удалось отделаться шуткой… Уже на излете меня настиг приказ быть к ночи в пятом Особом отряде, потому как на его участке просматривается непонятная активность противника, и я, обернувшись, показал пятерней, что понял правильно: в пятом так в пятом… Бойля я нашел в той же каморке без окон, которую сам же отвел ему под рабочее помещение. Тут он и спал. Тут он и ел, тут он и консультировал, когда к нему как к единственному специалисту по сущности адаптантов обращались с просьбой о консультации. Сейчас он сидел за проектором и изучал микрофильмы из недавно захваченного нами архива — черт знает, что это был за архив, но, видимо, документы попадались интересные, поскольку Бойль был полностью поглощен работой и закаменел на своем табурете. За последние дни старик еще больше высох, корм, тепло и безопасность не шли ему впрок.
Я вошел и тщательно запер за собой лязгнувшую дверь.
— О? — Бойль вздрогнул и оторвался от своего занятия. — Это вы есть? Здравствуйте, Сергей. Очень вам радостен.
— Взаимно, — сказал я, улыбаясь. — Я тоже радостен. Нет-нет, я к вам не по делу. Просто поговорить… Сколько же это мы с вами не виделись — дня три? Четыре?
— Пять, — сказал Бойль. — С тех пор, как я здесь сижу, вы заходили только один раз. Извините меня, но я так и не благодарил вас…
— Чепуха, — отмахнулся я, роняя себя на топчан и кладя автомат и шлем рядом с собой. — Не берите в голову. У вас тут все нормально? Ну, кормежка там, и вообще…
— Что? Да, конечно. Все замечательно. Вы знаете, Сергей, я недавно набрел на одну старую статью — так вот, оказывается…
Я успел его прервать. Когда ему хотелось общения, его заводную шкатулку всегда прорывало монологами, и я давно уже знал, что если не удается остановить его на разбеге, приходится либо выслушивать до конца, гордясь своим терпением, либо сразу начинать ругаться черными словами — на него это действовало. Но сейчас мне не хотелось ни того, ни другого. Я дотянулся до проекционного аппарата и выудил из него кассету с микрофильмом. Бойль смущенно захмыкал.
