– Ее рассудок – последнее, чем я решился бы рискнуть, – заметил Генарр. – Скорее я рискнул бы собственной жизнью.
– Но мы уже рискуем собственной жизнью.
– Марлена считает иначе.
– Марлена! Марлена! Прямо божок какой-то. Ну что оно знает?
– Послушай-ка, Эугения. Давай порассуждаем спокойно. Если бы ей здесь что-то угрожало, я бы сумел найти способ переправить вас на Ротор. Только послушай сперва. Как по-твоему, у Марлены заметны какие-нибудь признаки мании величия?
Инсигна вздрогнула. Волнение еще не отпустило ее.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать?
– Не случалось ли ей бывать нелепо претенциозной?
– Конечно, нет. Она очень разумная девочка… А почему ты спрашиваешь? Сам же знаешь, что она никогда ничего не попросит без…
– Веских на то оснований? Знаю. Она никогда не хвастала своим даром. По сути дела, только обстоятельства заставили ее выдать себя.
– Да, но к чему ты клонишь?
Генарр невозмутимо продолжал:
– Случалось ли ей настаивать на исключительности своей правоты? Случалось ли ей утверждать, что нечто непременно случится – или не случится – лишь потому, что она уверена в этом?
– Нет, конечно, нет. Она очень благоразумна.
– А вот в одном – только в одном – она проявляет настойчивость. Марлена убеждена, что лихоманка ее не коснется. Она заявляет, что была уверена в этом еще на Роторе и убеждение это только усилилось, когда она оказалась под Куполом. И она без колебаний решила остаться.
Инсигна широко раскрыла глаза и прикрыла рукой рот. Выдавив какой-то неразборчивый звук, она проговорила:
– В таком случае… – и умолкла.
– Что? – спросил Генарр с внезапной тревогой.
– Ты не понял? Разве это не начало болезни? Личность ее начала изменяться, уже страдает рассудок.
На миг Генарр застыл, погрузившись в раздумье, потом ответил:
– Нет, это невозможно. Во всех известных случаях ничего подобного не наблюдалось. Лихоманка здесь ни при чем.
– Но у нее же особый ум. Он и реагировать будет по-своему.
– Нет, – решительно отрезал Генарр. – Не верю этому и не хочу верить. По-моему, Марлена убеждена, что не заболеет, значит, так и будет. Возможно, она-то и поможет нам решить загадку лихоманки.
Инсигна побледнела.
– Так вот почему ты хочешь, чтобы она осталась на Эритро! Так, Сивер? Чтобы она подарила тебе оружие против этого врага?
– Нет. Я не хочу, чтобы она оставалась ради этого. Но раз уж она решила остаться, пусть поможет нам.
– Значит, она решила остаться на Эритро, и у тебя нет никаких возражений? Хочет остаться – и все тут… По какой-то дурацкой прихоти, причин которой даже объяснить на может. А мы оба не способны найти основания подобного сумасбродства. Неужели ты всерьез думаешь, что ей следует разрешить остаться здесь просто потому, что она этого хочет? Как ты смеешь говорить это мне?
– Видишь ли, я испытываю известное желание поступить именно так, – с усилием произнес Генарр.
– Тебе легко говорить. Она не твоя дочь. Это мой ребенок. Единственный…
– Знаю, – сказал Генарр, – единственная память о… Крайле. Не смотри на меня такими глазами. Я прекрасно знаю, что ты так и не смогла забыть его. Я понимаю твои чувства, – мягко закончил он, ощущая желание погладить склоненную голову Инсигны. – Знаешь, Эугения, если Марлена и в самом деле хочет заняться исследованием Эритро, то, по-моему, ничто ее не остановит. И раз она абсолютно убеждена, что не заболеет, – такая убежденность может сыграть здесь решающую роль. Активная уверенность в собственном душевном здоровье может способствовать образованию иммунитета.
Инсигна вскинула голову, глаза ее сверкали.
– Ты несешь чушь! Нечего поддаваться романтическим настроениям ребенка! Она тебе чужая. Ты не любишь ее.
– Она мне не чужая, я полюбил ее. Более того, она восхищает меня. Мы можем рискнуть. Одна только любовь не дала бы мне подобной уверенности, а вот восхищение… Подумай об этом.
И они молча посмотрели друг на друга.
Глава двадцатая
Доказательство
42
Каттиморо Танаяма с привычным упорством дотянул отпущенный ему врачами год и даже одолел значительную часть следующего, когда долгая битва его жизни завершилась. Время пришло, и он покинул поле брани, не издав ни звука, ни вздоха – приборы засвидетельствовали его смерть раньше, чем кто-либо из окружающих успел это заметить.
Кончина его вызвала на Земле некоторую растерянность. Поселения же сохраняли полное спокойствие: Старик делал свое дело втайне от людей и это было, пожалуй, к лучшему. Все, кто имел дело с Танаямой, знали его силу, поэтому наибольшее облегчение испытали именно те, чья судьба непосредственно зависела от его могущества и политических устремлений.
Новость быстро дошла до Тессы Уэндел – по специальному каналу, соединявшему ее штаб-квартиру с Уорлд-Сити. И хотя это грустное событие ожидалось уже давно, весть о нем оказалась все-таки неожиданной.
Что теперь будет? Кто сменит Танаяму, и какие последуют перемены? Тесса давно уже думала об этом, но только сейчас эти вопросы обрели истинный смысл. Несмотря на официальное сообщение, Уэндел – как, быть может, и все, кто знал Танаяму, – так и не могла поверить в смерть Старика.
За утешением она обратилась к Крайлу Фишеру. Уэндел достаточно трезво относилась к себе и прекрасно понимала: Фишера привлекало не ее стареющее тело (Боже, через какие-то два месяца ей стукнет пятьдесят!). Ему было сорок пять. И хоть его молодость тоже прошла, для мужчины возраст совсем не то, что для женщины, Крайл не собирался бросать ее, и она верила, что еще способна соблазнять, особенно когда ей случалось делать это в буквальном смысле слова.
– Что же теперь будет? – спросила она у Фишера.
– Ничего удивительного, Тесса, – ответил он. – Все могло случиться и раньше.
– Конечно, но случилось именно сейчас. А ведь благодаря ему наши работы шли. И что теперь с нами будет?
– Пока он был жив, ты ждала его смерти, а теперь встревожилась, – заметил Фишер. – Думаю, тебе незачем беспокоиться. Работы будут продолжены. Дела такого рода живут собственной жизнью. Их нельзя остановить.
– Крайл, а ты никогда не пробовал прикинуть, во что все это обошлось Земле? Всеземное бюро расследований теперь получит нового директора, и Всемирный конгресс, естественно, постарается выбрать такого, с кем можно будет поладить. Новый Танаяма, перед которым бы все дрожали, в ближайшее время, надо думать, не объявится. И тогда они проверят бюджет, который старец Танаяма прикрывал собой, и обнаружат перерасход средств и, естественно, захотят урезать ассигнования.
