И теперь он, наверно в последний раз, вышел за порог того искусственного мирка, который столько месяцев был его домом. Даже если он не вернется, корабль все так же будет нести свою службу – передавать на Землю показания приборов, покуда какая-нибудь авария не разрушит окончательно его электронные цепи.
А если он, Боумен, все-таки вернется? Что ж, он сумеет продержаться, может быть, даже сохранить рассудок еще несколько месяцев. А потом наступит конец, потому что система гипотермического сна без электронного мозга действовать не может. Значит, до прилета «Дискавери II» на Япет – а это будет через четыре–пять лет – он не доживет. Но он быстро прогнал эти мысли. Перед ним в небе всходил золотой полумесяц Сатурна, и он был первым человеком, кому довелось увидеть это зрелище. Взорам других людей Сатурн всегда предстает полностью освещенной стороной, обращенной к Солнцу. А здесь это был изящный полумесяц, и кольца пересекали его тонкой линией – ни дать ни взять лук со стрелой, которая вот-вот будет пущена прямо в Солнце. На линии колец были видны еще и яркая звездочка – Титан, и более слабые искорки – другие луны Сатурна. Не пройдет и половины начавшегося столетия, как на всех этих небесных телах побывают люди, но ему, Боумену, не суждено узнать, какие тайны они там откроют… Резко очерченная граница белого слепого ока Япета быстро приближалась: до него оставалось километров сто пятьдесят – меньше чем через десять минут он будет над целью.
Жаль, нельзя никак узнать, доходят ли его слова до Земли – ведь теперь сигнал летит до нее долгих полтора часа. Будет жесточайшей иронией судьбы, если из-за какой-нибудь неисправности в системе ретрансляции он внезапно утонет в молчании и никто не узнает, что с ним произошло.
«Дискавери» еще светился звездочкой высоко в черном небе. Капсула обгоняла его, набирая скорость на спуске, но Боумен знал – скоро двигатели затормозят ее и корабль скроется из виду, оставив его одного на светящейся равнине с черной загадкой в центре. Плоский черный обелиск вырастал из-за горизонта, заслоняя звезды. Боумен развернул капсулу вокруг оси гироскопов и включил двигатель на полную тягу, чтобы погасить орбитальную скорость. По длинной пологой дуге капсула начала снижаться к поверхности Япета. В мире с более мощным гравитационным полем этот маневр потребовал бы непозволительного расхода топлива. Здесь же капсула весила всего килограммов десять, и Боумен мог несколько минут лететь, как бы планируя: так он избежал опасной растраты запаса топлива, которая приковала бы его к планете без надежды возвратиться на «Дискавери». А впрочем, для него это уже не имело особого значения… До поверхности было еще почти десять километров; Боумен летел прямо на черную громаду, вознесшуюся во всем своем геометрическом совершенстве над безликой равниной. С виду монолит был так же мертв, как и плоская белая поверхность вокруг; только сейчас Боумен ощутил всю его огромность. Судя по тщательным измерениям сделанных им фотоснимков, высота этого обелиска достигала шестисот метров – на Земле нашлось бы немного зданий такой высоты. А пропорции его, насколько можно было судить, были те же, что и у лунного монолита, – то же любопытное отношение 1:4:9.
– Я сейчас в пяти километрах от него, держусь на высоте тысяча двести метров. Пока никаких признаков активности – приборы молчат. Грани на вид совершенно гладкие, отполированные. Такая древность – и ни единой щербинки от метеоритов!..
…И на его… как ее назвать… крыше, что ли, тоже ни соринки, чисто! И никаких отверстий тоже нет. Я надеялся, что найду какой-нибудь вход…
…Вот я уже над ним, парю на высоте полутораста метров. Не буду попусту тратить время, а то скоро прервется связь с «Дискавери». Решил садиться. Крыша с виду очень прочная, а если что – сразу уйду на полной тяге…
…Подождите… Не понимаю… Странно…
Голос Боумена оборвался, изумление и замешательство лишили его дара речи. Он не испугался, он просто не мог описать то, что увидел. Он висел над огромным плоским прямоугольником примерно двести пятьдесят на шестьдесят метров, сделанным из какого-то материала, который с виду был массивный, как скала. Но по мере снижения капсулы эта черная плоскость стала словно отступать, уходить внутрь. Совсем как общеизвестная оптическая иллюзия: глядишь на трехмерный предмет на картинке, небольшое усилие воли – и те грани, которые выступали вперед, оказываются заглубленными внутрь…
Но здесь это происходило с огромным и с виду прочным массивом! Непостижимо, невероятно, но это был уже не монолит, высящийся над плоской равниной. То, что казалось его крышей, провалилось вниз, на безмерную глубину. На одно головокружительное мгновение ошеломленному Боумену показалось, что перед ним разверзлась вертикальная шахта – прямоугольный ствол, уходящий в бездну и вопреки всем законам перспективы не сужающийся с расстоянием.
Око Япета мигнуло, словно сбрасывая досадную соринку. У Дэвида Боумена хватило времени только на одну судорожно-рваную фразу – люди на Земле, в полутора миллиардах километров от Япета, услышали ее через восемьдесят минут и запомнили до конца жизни:
– Он полый… Он без дна… без конца… и… о Боже, он полон звезд!..
Звездные Врата открылись. И закрылись. Пространство искривилось – только на миг, слитком краткий, чтобы его можно было измерить. И вновь Япет стал пустынным, каким был три миллиона лет, если не считать покинутый, но еще неразрушенный корабль, пославший тем, кто его создал, весть, которую они не могли понять, как не могли ей поверить…
Часть VI.
Сквозь Звездные врата
Глава 41
«Узловая станция» пространства
Он не ощущал движения и, однако, падал навстречу звездам, блиставшим там, в темных глубинах Япета. Нет – не там сияли звезды, не там, – он был уверен. Теперь, когда было уже слишком поздно, он пожалел, что мало интересовался теориями гиперпространства и трансразмерностных каналов. Для Дэвида Боумена эти понятия уже перестали быть теоретическими.
Наверно, этот монолит на Япете был полый… А «крыша» – так, просто обман зрения или какая-то диафрагма, она раскрылась и впустила его, но куда впустила? Насколько он мог верить своим глазам, он падал вместе с капсулой в огромной шахте прямоугольного сечения глубиной в тысячи метров. Падал все быстрей и быстрей, но просвет шахты под ним не менялся в размерах и не приближался к нему.
Только звезды двигались, сначала очень медленно, – до него не сразу дошло, что они разбегаются в стороны, за пределы того просвета, в который видны ему. Но вскоре он убедился, что звездное поле все время расширялось, как будто оно мчалось к нему с немыслимой скоростью. Расширение поля носило нелинейный характер – звезды в центре словно бы почти не двигались, а чем дальше от центра, тем стремительней ускорялось их движение; у края просвета, прежде чем совсем исчезнуть из виду, они уже казались летучими световыми черточками. Но на смену им появлялись другие: они как бы притекали в центр из источника, совершенно неисчерпаемого. Боумен успел подумать: что, если какая-нибудь звезда так и будет лететь прямо на него и он врежется в раскаленное солнце? Но звезды оставались столь далеки от него, что ни у одной нельзя было разглядеть диск, и неизменно расходились в стороны светящимися черточками, исчезая за краями своей прямоугольной рамки. А дальний конец шахты все не приближался. Как будто вся шахта со своими стенами двигалась вместе с Боуменом, увлекая его навстречу неведомой участи. А может, он вообще не двигался – это само пространство перемещалось вокруг него?
