Лэньер устроился в заднем ряду, тяжело откинувшись на спинку кресла. Через десять минут пришла Патриция и села рядом.
Первая выступающая кратко изложила гипотезу семейных группировок Камня. Она углубилась в некоторые детали семейных триад, распространенных, главным образом, среди надеритов.
Патриция посмотрела на Лэньера.
– Почему меня не пускают в библиотеки? – вполголоса спросила она.
– Сейчас не пускают никого, – сказал он.
– Да, но почему?
– Это очень сложный вопрос. Я объясню позже.
Патриция отвернулась и вздохнула.
– Ладно, – сказала она. – Буду делать все, что смогу без них. Это пока разрешено?
Он кивнул и ощутил внезапный прилив симпатии к молодой женщине.
Второй выступала Таня Смит – не имевшая никакого отношения к Роберту Смиту – с соображениями по ранее представленному докладу об эвакуации Камня.
Патриция слушала вполуха.
– Сейчас представляется очевидным, что комитет по переселению выдавал разрешения на миграцию в коридор и координировал транспортировку…
Патриция снова посмотрела на Лэньера. Их взгляды встретились.
Все это – безумие и не стоит гигантских усилий исследователей.
В самый критический момент человечество оказалось представленным командой ищущих вслепую самонадеянных интеллектуалов. При мысли о Такахаси и о том, насколько бесполезной оказалась вся система безопасности, Гарри снова почувствовал жжение в желудке.
План предполагал разрешить исследователям с низким уровнем допуска наилучшим образом выполнять свою работу под наблюдением старших ученых с почти неограниченным допуском. Затем находки должны были быть отфильтрованы, увязаны и объединены в окончательных заключениях, сверенных с соответствующими документами из библиотек. Все должно было обстоять именно так. При малом количестве людей, допущенных к работе в библиотеках, и учитывая время прохождения собранной информации, существенные результаты могли появиться через десятилетия.
В любом случае, это была разумная аргументация. Лэньер продолжал соглашаться с ней, поскольку в душе остался военным человеком, подчиняясь, если не безоговорочно доверяя руководству, включая Хоффман.
Но теперь это не имело значения.
Теперь это не имело ни малейшего значения, поскольку, так или иначе, все работы сворачивались. Они собирались упаковаться и отправиться домой, и Такахаси должен будет (если все пойдет хорошо) сообщить, что предприняты искренние усилия, чтобы умиротворить обеспокоенные Советы.
Но Советы все равно не будут допущены в библиотеки. Если только президент окончательно не сойдет с ума. В каждый отрезок времени в ящик Пандоры может быть опущена лишь одна рука.
Он видел некоторые материалы о технических достижениях камнежителей. Он познакомился с образовательной системой, использовавшейся в библиотеке. Он узнал кое-что о способах, с помощью которых камнежители вмешивались в биологию и психологию. (Вмешивались – не говорит ли это о предубеждении? Да. Кое-что потрясло его до глубины души и вызвало один из тяжелейших приступов «окаменения».) Он не был уверен в том, что стала бы делать его собственная любимая страна, обладай она такими возможностями, не говоря уже о Советах.
Патриция посидела еще несколько минут, потом ушла. Гарри пошел следом и догнал ее за углом женского бунгало.
– Одну минуту!
Она остановилась и повернулась вполоборота, глядя не на него, а на лимонное дерево в кадке, росшее в широком проеме между зданиями.
– Я вовсе не имел в виду, что вы должны прекратить работу. Вовсе нет.
– Я и не собираюсь.
– Я просто хотел, чтобы вы поняли.
– Я понимаю. – Теперь она смотрела прямо на Лэньера, засунув руки в карманы. – Вы не можете радоваться тому, что происходит.
Глаза его расширились, и он отдернул назад голову, чувствуя внезапную злость из-за ее глупого предположения – что бы она ни хотела выразить одной короткой фразой.
– Вы не можете быть счастливы, удерживая нас здесь и зная обо всем.
– Я вас здесь не держу.
– Вы никогда не разговаривали со мной. Ни с кем из нас. Вы сообщаете разные вещи, но не разговариваете.
Злость испарилась и оставила после себя столь же внезапное чувство пустоты и одиночества.
– Положение обязывает, – мягко объяснил Гарри.
– Я так не думаю. – Патриция искоса посмотрела на него. Она бросала ему вызов, провоцировала. – Что вы за человек? Вы кажетесь каким-то… твердым. Застывшим. Вы действительно такой, или к этому обязывает ваше положение?
Лэньер с угрюмой улыбкой погрозил ей пальцем.
– Занимайтесь своим делом, а я буду заниматься своим.
– Вы по-прежнему не разговариваете со мной.
– Чего, черт возьми, вы хотите? – грубо вполголоса спросил он, подойдя ближе, выставив вперед плечи и почти прижав подбородок к груди; крайне напряженная и неудобная поза, подумала Патриция. Этот внезапный приступ ярости удивил ее.
– Я хочу, чтобы кто-нибудь подсказал мне, что я должна об этом думать, – сказала она.
– Что ж, я не могу этого сделать. – Плечи Лэньера выпрямились, челюсть встала на место. – Если мы все начнем думать…
– Ну да, работа, работа, – закончила Патриция, почти передразнивая его. – Господи, я делаю свою работу, Гарри. Я все время работаю. – В глазах у нее стояли слезы, и, что потрясло ее, она увидела слезы в его глазах.
Лэньер поднес было руку к лицу, но тут же убрал, и слеза скатилась по его щеке к уголку рта.
– Ладно. – Ему хотелось уйти, но он не мог. – Мы оба люди. Это вам хотелось знать?
– Я работаю, – проговорила Патриция, – но внутри я из плоти и крови. Может, в этом дело?
Лэньер быстро вытер глаза.
– Я тоже не железный, – защищаясь, бросил он. – И не стоит ожидать от меня большего, чем я могу дать. Вы это понимаете?
– Это действительно странно, – сказала Патриция, поднося руки к лицу, будто повторяя жест Лэньера. Она провела пальцами по горячим щекам. – Простите меня. Но вы пошли за мной.
– Я пошел за вами. Закончим на этом?
Патриция пристыженно кивнула.
– Я никогда не считала вас холоднокровным.
– Прекрасно.
Лэньер повернулся и быстро пошел к кафетерию.
В своей комнате она закрыла руками глаза – теперь сухие – и попыталась спеть песню, которую очень любила в детстве, но не могла вспомнить слова – или не была уверена, что помнит их правильно. «Но куда бы ни пошел ты, – всплывала в памяти мелодия, – что бы ты ни делал, я всегда буду видеть тебя…»
Патриция сидела в директорском кресле на крыше женского коттеджа. Она взглянула на дату на своих часах, пока все собирались на вечеринку. Война должна была начаться через семь дней.
