Скользящий взгляд триумвира, брошенный на ррит, говорит Люнеманну, что Ценкович все знает, и, весьма вероятно, уже все обдумал.
— Боюсь, здесь нет места догадкам, — говорит тот. — Нашим службам я тоже имею основания доверять.
Люнеманн скептически кивает. Его аналитическая разведка не работает вхолостую.
— Альтернативные лицензии, местер Элия, выдают на Древней Земле.
Семитерранин усмехается.
— У нас и так достаточно поводов ее не любить.
— Местер Терадзава считает, что Земля не пойдет на мои условия, — меланхолично сообщает Люнеманн, глядя в небо над венцом арки.
— Они не признают ррит и не снимут оккупацию Кадары, — без лишней дипломатии соглашается Ценкович. — Дело здесь не в кемайле — выдать несколько хороших грантов, и через год будет эквивалент. Здесь — политика.
— Я бы скорее вспомнил об уголовной ответственности.
Семитерранин хохочет.
— Слишком аппетитное угощение, чтобы часто о нем вспоминать.
Люнеманн улыбается. Раскрытие некоторых тайн принесет Уралу огромную выгоду. Едва ли не всем высшим лицам Ареала придется уйти в отставку — и это в лучшем случае. Начнется новый раунд большой игры, перераздел сфер влияния. Кто знает, к чему он приведет…
Ценкович весело щурится.
Они обмениваются понимающими взглядами.
Л’тхарна шагает от арки. Он сейчас в ипостаси верховного вождя, и именно поэтому одет на человеческий манер. Охрана корсарского короля может щеголять воинской атрибутикой и наводить страх, но малейшая угроза в облике официального лица — и х’манки разом вспомнят, с кем они воевали в обе Космические. Силуэт облаченного в длинный плащ, невысокого для своей расы Л’тхарны похож на человеческий.
…Когда-то Рихард перепутал. В сумерках, глядя со спины.
Без доспехов. Без зажимов на косах и браслетов. Даже ожерелье вождя Л’тхарна оставил: символ растиражирован в культуре х’манков и вызывает неприязнь…
Это не горшее из унижений, которые ему выпадали.
Рихард думает, что если разразится долгожданный скандал, с Кадары действительно могут снять оккупацию. В конце концов, существует же Декларация прав разумных существ. Должны снять.
— Официальный представитель и верховный вождь расы ррит, — спокойно, почти равнодушно произносит он. — Л’тхарна аи Р’харта…
Ценкович, не колеблясь, протягивает руку.
Они продолжают прогулку. Беседа смягчается. Л’тхарна, чуть в стороне — сказываются годы работы — молчит, не вмешиваясь. Семитерранин не стал задавать рритскому вождю вопросов и выяснять степень его лояльности человеческой расе. Однако мера лояльности самого Ценковича Порту заместителя Начальника беспокоит.
Окрестности живописны донельзя. Вдали появляется группка анкайи в церемониальных облачениях — эттаин, чиновники высшего ранга. Люнеманн не выдерживает и снимает с запястья браслетник, ловя кадр.
Ценкович благодушно смеется.
— И были они смуглые и золотоглазые, — цитирует он, хотя ни смуглыми, ни золотоглазыми анкайи назвать нельзя. — Древняя фантастика порой чудное чтение…
— Кстати о фантастике, — улыбается Рихард. — Вы знаете, какие слухи о вас ходят?
— Мы их коллекционируем, — доверительно сообщает Ценкович.
Люнеманн в задумчивости вертит браслетник, ища ракурс для нового снимка.
— И насколько велика коллекция?
— Преизрядна.
— Евгеника? — предполагает корсар.
— Куда же без нее? Хотел бы я знать, как мы это успели за пятьдесят лет… но если нравится — пусть будет.
— Модификации генома?
— С подробнейшими разведданными, — кивает триумвир. — Даже результаты экспериментов, отчеты, с риском для жизни похищенные из лабораторий Урала. Мне и самому интересно, чего добилась наша наука, так что я ознакомился. И это было поучительно, доложу я вам.
Рихард приподнимает бровь в ожидании.
— Даже в специальной литературе не встречалось мне такого чистого шизоидного бреда, — мечтательно говорит Ценкович. — Не говоря уже о личной практике.
— Зато какова легенда! — усмехается Рихард.
— По литературному заказу на этот сюжет на Земле уже написано и распродано шесть романов, — разводит руками триумвир. — Один экранизируется.
Впечатленный Люнеманн хмыкает.
— И если в кране нет воды, — философствует Ценкович, — то в этом тоже мы виноваты. Что здесь можно сказать? Здесь можно только сесть и заплакать. Если наши молодые специалисты более компетентны, чем их молодые специалисты, значит, мы занимаемся жесткой евгеникой. Это даже не паранойя. Это просто зависть.
Они добрались до самой арки: еще пара шагов, и под ногами окажутся камни мозаики. Становится жарко, но оба человека облачены в биопластиковые костюмы, и вещество, повинуясь воле хозяев, корректирует температуру. Ветер стихает, на парк опускается послеполуденная дремота, и, кажется, вокруг угасает всякое движение.
Ноздри Л’тхарны вздрагивают, желтые глаза сужаются, зрачок тает в золотой лаве. Он поднимает голову, и…
Дрожь.
Свист.
Пуля уже в воздухе, х’манку от нее не уйти.
У Л’тхарны не остается времени думать.
…словно вернулись на миг старые, злые военные времена. Рывок гибкого мощного тела — удар — зверь и человек катятся, сплетенные, по камням, человека почти не видно, кажется, что сейчас ррит запустит клыки ему в горло, алая кровь зальет камни анкайского сада…
И звук выстрелов как нельзя лучше подходит к видению.
А потом человек в белом, как лебединое крыло, плаще, перекатывает неподвижного зверя на спину и тревожно склоняется над ним. Подползает, садится на подогнутые колени; осторожно поднимает голову ррит.
Черные веки разлепляются, приоткрывая кусочек помутневшего золота.
— Р-рйи… х-хар-рдх-х… — во всегда чистой речи начальника охраны прорезается дикий древний акцент. Кровь вытекает с обоих краев пасти, зеленовато-черно-коричневая маркая жидкость хлещет Люнеманну на брюки, безнадежно губя белейший, от лучшего кутюрье королевский костюм.
— Л’тхарна! — начальник Порта панически хватается за браслетник, сигнал тревоги по всем каналам и врача, врача, врача, немедленно! «Пули… — мечутся мысли, заставляя руки Люнеманна, спокойные руки пилота, дрожать, — сколько… в легких… позвоночник — цел ли позвоночник?!»
— Это… ерунда, — почти чисто выговаривает раненый и жутко кашляет. — Р-рйи-хар-рд… все в пор-рядхке…
— Когда врать научился? — остервенело выдыхает Люнеманн и сейчас же, сдавленно, — нет, я тебе умереть не дам…
Перстень с аметистом, перстень с бриллиантом: рука корсара оглаживает щеку Л’тхарны. Пальцев Люнеманна слабо касается язык ррит, и зрачки уходят под черные веки.
