Но ничего интересного они не услышали, лишь неясный шум, треск, шипение, вой, будто кто-то включил испорченный радиоприемник. Гольберг безнадежно пожал плечами.
— Что будем делать?
— А вот что — отыщите блондинку и приведите ее сюда.
Немного позднее майор предложил Ирме Дари кресло.
— Всего лишь несколько вопросов, если, конечно, у вас есть время.
— Вы хотите спросить о Михале?
— Да. Где вы с ним познакомились?
— Здесь. Точнее, на сборах, недели за две до отлета. Но ближе, конечно, уже здесь. Мы ведь с ним коллеги.
— Да, верно, вы сменяли друг друга на радиоузле. Нам об этом говорил Глац. Расскажите, что за человек был Шмидт.
Ирма беспомощно вскинула руки.
Могли ли они кого-нибудь убить, эти тонкие руки? Майор быстро отвел взгляд.
— Ну, что вам сказать? — нерешительно начала радистка. Он был легкомысленным, это вам уже говорили, так о нем думает каждый. Но это не значит, что он скользил по верхам. Во всяком случае, в работе он был другим. С профессиональной точки зрения Михаль был намного квалифицированнее меня и, безусловно, гораздо опытнее.
— А каким он был вне работы?
— Остроумный человек, приятный в компании. Даже милый. Любил пошутить, иногда в нем проскальзывало что-то мальчишеское.
— Скажите, когда вы видели Шмидта в последний раз, я хочу сказать — живого Шмидта?
— Утром того дня. В субботу. Мы позавтракали и вместе пошли в узел связи. Михаль занялся открытками для радиолюбителей…
— Открытками?
— Да, так у нас принято. Михаль часто ориентировал радиотелескоп на Землю и ловил передачи радиолюбителей. А потом сообщал им об этом. Для них это была огромная радость, что их слышали на Луне.
— Значит, это было после завтрака…
— Да, около девяти утра он направился к большому радиотелескопу, и больше я его не видела.
— И не слышали? — добавил Родин.
— Нет, слышала. Мы связались в десять часов. Каждый, кто находится вне базы, должен ежечасно давать о себе знать.
— Значит, в десять вы с ним разговаривали?
— Да, точно в десять. Он сказал лишь: «Все в порядке» больше ничего.
— Вы в этот момент находились в радиоузле?
— Нет, с девяти часов я на командном пункте записывала еженедельный отчет. Но я переключила туда телефон.
— Еще вопрос. Не замечали ли вы в последнее время, что Шмидт как-то изменился? Скажем, не был ли он чем-то подавлен?
— Меня уже об этом спрашивал командир. В последние дни Михаль действительно казался каким-то странным. Чересчур молчаливым. Но это была не грусть и уж никак не депрессия. Скорее замкнутость, углубленность в себя. Пожалуй, так вел бы себя тот, кто занят решением какой-то сложнейшей задачи.
Родин некоторое время колебался, а потом посмотрел девушке прямо в глаза.
— Не сочтите за праздное любопытство, я должен об этом спросить. Вы нравились Шмидту?
— Видимо, да. То есть ему нравились почти все женщины…
— Как вы думаете, не мог ли Шмидт страдать из-за какой-нибудь женщины, скажем из-за вас?
Ирма слегка улыбнулась.
— Понимаю — Шмидт воспылал любовью, положил к ногам Ирмы Дари сердце, но та его отвергла и он с горя решил покончить счеты с жизнью…
— Но…
— Бросьте, майор, нельзя же всерьез принимать эту версию. Можете спокойно ее отвергнуть.
— Я бы не стал утверждать этого столь категорически. Не он первый, не он последний…
— В принципе вы правы, мужчины иногда ведут себя как дети, у которых отобрали любимую игрушку. Упрямятся и бьются головой о стенку. Но Михаль не был упрямым ребенком, а я не игрушка.
— Прошу прощения, — нерешительно начал майор, — но, чтобы прояснить положение… вы с кем-нибудь находитесь в более близких отношениях?
— Вы, верно, слышали о Мельхиаде. Я и Борис знаем друг друга еще с Земли.
Доктор Гольберг виновато посмотрел на радистку.
— Не сердитесь, Ирма, что мы так назойливо лезем вам в душу. Можете поверить — нам крайне неприятно выспрашивать об этих подробностях, которые на первый взгляд касаются лишь вас двоих. Но только на первый взгляд.
— Я понимаю, доктор. Все совершенно нормально. Ведь обо мне и Борисе знают все. Мы знакомы давно, прекрасно подходим друг другу. Мы хотели пожениться.
— Хотели?… — Майор слегка поднял брови. — А теперь уже не хотите?
— Да нет же, конечно, хотим. Но перед самой свадьбой мне предложили принять участие в этой экспедиции. И мы решили подождать возвращения. Право же, Море Дождей — не самое лучшее море для свадебного путешествия.
Майор взял в руки альбом Шмидта, словно взвешивая его.
— Мы просматривали вещи, которые остались после Шмидта. Вам знаком этот альбом?
— Нет.
— Взгляните.
Ирма Дари открыла альбом, перевернула несколько страниц, подняла глаза и молча взглянула на следователя. Потом снова посмотрела на коллекцию женских портретов, которая в этой обстановке казалась попросту неуместной. Она переворачивала страницу за страницей, задержалась на последней фотографии и перевернула следующую, пустую страницу.
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала она спокойно. — На этой странице должна быть моя фотография.
Дверь за радисткой давно закрылась, но в комнате по-прежнему царила тишина.
— Вы удивлены? — прервал молчание доктор.
— Немного.
Родин захлопнул альбом, который машинально перелистывал.
— Извечный треугольник.
— Даже на Луне.
— Да, даже на Луне. Здешняя жизнь не меняет человека физически, почему же она должна менять его психику? В Заливе Духов люди остаются людьми… Но дело не в этом.
— В Ирме Дари?
— И не только в ней. В треугольнике, в классическом треугольнике — он, она и еще один он. Его связывают с ней длительная симпатия и любовь, но вот на сцене появляется другой, который мимоходом соблазняет ее. Предположим, что их отношения не перейдут в более глубокое чувство. Если дело дойдет до конфликта, кто из них способен совершить преступление? Естественно, что не тот, другой, так как с его стороны этот поступок был бы бессмысленным. Остается пара, связанная любовью. Кто из них, по-вашему вызывает большие подозрения?
Доктор вопросительно посмотрел на майора.
— Какую эпоху вы имеете в виду? — помолчав, спросил Родин.
— Так, — в голосе доктора почувствовалось разочарование, — значит, и вы над этим думали.
— Да. Такие случаи бывали, и нередко. В создавшейся ситуации жертвой иногда становился человек, случайно проникший в чью-то тайну. Поводом для преступления служил страх оказаться высмеянным или униженным.
— Вот видите, значит, у нее могли быть веские причины, чтобы совершить убийство. Страх, что будет раскрыта ее тайна, боязнь шантажа, опасение потерять его любовь, ненависть к тому, другому, который, возможно, воспользовался ее слабостью. И еще с десяток самых различных, часто ложно истолкованных факторов. Вам понятна моя мысль?
