Оскар открыл глаза, увидел над собой забранную решеткой трехфутовую полусферу светильника и тут же вспомнил, где он и почему сюда попал.
— У вас рация работает? — спросил он неизвестно кого.
— Конечно, — с ноткой удивления ответили откуда-то справа.
— Сообщите в Ирис, что Сова Таклтон и Оскар Пербрайт умудрились угробить буера у Старой Трещины. Кстати, как он?
— Умер. Ты его вез уже мертвого. Страшная кровопотеря, ничего нельзя было сделать.
— А как я?
— Гораздо лучше. Бок разодран, возможно, сотрясение мозга. Кровь я тебе перелил, а синяки сам посчитаешь, когда будет нечего делать.
Ну, и костюм, конечно, придется выбросить.
— А рубашка цела?
— Цела. Вон в углу валяется.
— Не выкидывай, она у меня счастливая.
— Как скажешь. Что еще передать в Ирис?
— Передай в контору шерифа заявку и завещание. Координаты возьми в маленьком футляре, он в поясной сумке у покойного, там же и завещание. А для себя запиши… — Оскар продиктовал врачу координаты. — Там лежат здоровенные пингвины, три штуки. Жира с них — фунтов сорок.
— Правда?! Вот спасибо!
— Тебе спасибо, — ответил Оскар и снова забылся.
Губернатор, встречая Аттвуда, выглядел чуть смущенным.
— Помните, я вас обещал познакомить с Оскаром Пербрайтом?
— Помню. А что случилось?
— Да ничего страшного. Он здесь, у меня, но я украл его из муниципальной больницы, и он не в лучшем виде. Бок у него распорот, сильно болит, и он от этого очень злится.
— Ведите. Не кинется же он на меня, в самом деле.
Как только Биди представил Аттвуда, Оскар спросил:
— Значит, это вы призываете нас плюнуть на все и помочь населить планету-мать?
— Не совсем так. Это планета-мать хочет спасти вас от потопа.
— Даст Бог, выплывем. Да и не доживу я до этого потопа, сколько бы ни тужился. А что мне делать на Земле? Я ведь только и умею, что лед резать.
— Льда и на Земле много, правда, возле него уже давно никто не живет: всем хватает места в теплых широтах. Вы даже представить себе не можете, как хорошо полежать голышом на солнышке.
— Да… под нашим солнышком через полчаса начнешь звенеть. А сколько народу вы сможете взять сейчас?
— Сотни две человек. У нас небольшой корабль.
— Ну, столько-то вы наберете. Есть такие: поедут в Столицу полечиться у Горячего озера — это аномалия такая, — да так там и остаются. Неохота им сюда за новыми болячками возвращаться.
— Господин Аттвуд интересуется нашими аномалиями и зверьем, — вмешался Биди.
— Ага. Ну, больших аномалий я знаю четыре: Горячее озеро в Столице, Свечку, Стеклянную реку и Старую Трещину. Вы, наверное, уже знаете, что здешний лед течет, любая царапина вскоре затягивается, а вот Старой Трещине ничего не делается. Кстати, это единственное место, где обнажена почва. Отчего возникли эти аномалии — никто не знает. Если принять гипотезу о ледяной бомбардировке, то это, наверное, эпицентры взрывов. Вам, наверное, странно слышать, как это мы, прожив здесь двести лет, ничего толком не знаем. Все очень просто: некогда было. Кто строил город из металла корабля, кто возился с гидропоникой, лучевиков нужно было много — лед плавить.
Кстати, тогда и нашли первых аборигенов. Насколько я знаю, за все это время в Ирисе было всего двое ученых: покойный отец барона да мой покойный отец у него в ассистентах. Все, что они выкопали, сохранилось у нашего губернатора, — он махнул рукой в сторону Биди, — и в городском музее. А сами они поехали однажды к Болоту, хотели провести штрек под его дном, и больше их не видели…
— Вы сказали — «больших аномалий». А что, есть и другие?
— Да, но мы не любим о них упоминать. Мы называем их полостниками. Это воздушные пузыри во льду в форме человеческих тел.
— Человеческих?
— О, нет, конечно. Но вы же видели, как мы с аборигенами похожи.
Если захотите посмотреть, у нашего губернатора в галерее есть один.
Я и второго полостника ему привез, но он сказал, что купит его разве что на вес льда. А я ответил, что лучше уж отвезу его на лучевую станцию, и продал муниципальной галерее. Честно говоря, мне от них не по себе. Мне иногда кажется, что они и есть настоящие аборигены.
— Опять ты за свое. — Биди ткнул пальцем в сторону галереи. — Вон они, настоящие аборигены… свежезамороженные.
— А может, они телепортировали, и эти полости — просто их отпечатки во льду?
— Знаешь, Оскар, мне телепортировать не приходилось, но я почему-то уверен, что для этого надо как минимум быть живым. А их накрыло всех разом, и у тебя был не один случай убедиться в этом.
— А может, полостники — это их души?
— А может, пустые бутылки. Мне говорили, что-то в этом духе ляпнул однажды покойный Сова Таклтон.
— Кстати, ты не знаешь, как его звали по-настоящему?
— Арктика. Кажется, был такой штат на планете-матери. А почему его прозвали Совой?
— Так его еще в Столице прозвали. Наловчился он орать певчей совой: «Вя-а-а-а!», только еще громче.
— Вот как? Ни разу не слышал.
— А откуда тебе было слышать? В Аптаун ты ездить не любишь, а он, насколько я знаю, к тебе был не вхож. Простите, господин Аттвуд, мы отвлеклись.
— Ничего страшного. Мне все интересно.
— Теперь о зверях. Главная зверушка — хищный пингвин. Прозвали его так за способ передвижения: он скользит на брюхе, а лапами только отталкивается. Из его жира в Столице умеют делать чудесный дамский крем. Выслеживать хищного пингвина — дохлое дело, его бьют, когда он нападает. А потом надо следить, чтобы раненого пингвина не слопали его же братишки или совы. Ну, про певчих сов вы уже знаете.
Пакость мусорная. Короче говоря, пингвины жрут все живое, а певчие совы — все мертвое, тем и пробавляются. Есть еще какие-то твари, но они водятся так далеко, что туда даже караваны не доходят…
Приглашение, подписанное Сибил Таклтон, ни к чему не обязывало.
Оскар знал, что многие, получив такое же приглашение, уберут его с глаз подальше и постараются о нем забыть.
Оскар терпеть не мог всяческие церемонии, а похороны в особенности, но долг велел выполнить последнее желание покойного. У него даже не было обычной траурной одежды, пришлось занимать у Биди.
На похороны полагалось приходить пешком, но на это, видит Бог, у Оскара еще не было сил, и тот же Биди одолжил ему свои электросани.
И все равно Оскар успел только к самому концу отпевания.
Как только священник произнес последнюю фразу службы: «И в этом льду пребудешь, пока не вострубит архангел», на кладбище зазвонил колокол. Два удара… один… два… три… И снова, и снова, и снова.
