место, поедают листву, резвятся и познают мир.
Ник вздохнул.
Ему не врали. Селентинцу незачем врать.
Яйцо. Всего лишь яйцо, неподвижное и жалкое. Зародыш, заготовка будущей бабочки. Не об этом ли ему неустанно твердили Криста и Буга: «Ты спишь, Ник!»?
О чем же еще, если не об этом?
— Наставник, — сдавленно спросил Ник. — А землянин Никита Тарханов вообще способен стать гусеницей? Хотя бы гусеницей, не говоря уже о бабочках? Проснуться?
— Любой, обладающий разумом, способен. Без разницы — землянин или нет. Ты считаешь себя разумным?
Ник снова поискал на груди пуговицу — конечно же, безуспешно.
— И способность к полету — это тоже один из факторов пробуждения? — поинтересовался он.
Юнец неожиданно перестал улыбаться.
— Ник! Способность к полету — это просто сопутствующая мелочь. Ты можешь проснуться, и при этом не научиться летать. Если тебе не нужно. Пробуждение — это переход на качественно иной уровень взаимодействия с миром. Ты уже способен постичь это, иначе наш разговор не склонился бы в нужную сторону, да и вообще не состоялся бы. Собственно, тебе осталось только окончательно поверить, в чем я тебе и пытаюсь помочь. Надеюсь, ты сознаёшь, что готовых рецептов не существует. Селентина — именно то место, где стоит проснуться. И где легко проснуться. Я сам когда-то проснулся здесь. И, — наставник вдруг доверительно склонился в сторону Ника, — у тебя замечательная помощница.
Ник глупо хлопнул глазами, а наставник вдруг потерял материальный облик и снова стал синеватым маревом, похожим на привидение. Он становился все прозрачнее и прозрачнее, пока совсем не исчез.
Совсем.
Некоторое время Ник пребывал в форменном ступоре. Он пытался осмыслить все, что сейчас услышал, но в голове кто-то настырно бухал в большой надтреснутый колокол, отчего мысли норовили расползтись и попрятаться по самым дальним и темным закоулкам сознания.
А потом его позвали.
— Ник! Пойдем скорее! Дождь закончился!
Когда он вышел из пещеры, селение-амфитеатр сияло мириадами капелек росы, в каждой из которых ослепительно отражалось солнце Селентины.
Остро пахло озоном и мокрой листвой. На фоне исполинской, в полнеба радуги — Криста, улыбающаяся зеленоокая дива. Это она звала его.
И — как достойный всему внезапному великолепию фон — громада супердерева чуть поодаль.
«Ой, мамочки», — подумал Ник.
И еще он подумал, что же будет рассказывать контактерам?
У великого ва Хисгина был цепкий и колючий взгляд — Артему даже стало неуютно в первые секунды знакомства. Но стоило старику заговорить — и Артема сразу же отпустило.
ва Хисгин оказался старше, чем Артем полагал, однако пребывал он в отменной форме и слово «дряхлый» применить к нему удалось бы вряд ли.
Пальцы его резво бегали по грифу гитары и не чувствовалось, что ва Хисгин прилагает к этому какие-нибудь особенные усилия.
«Артритом, по крайней мере, — подумал Артем мимолетом, — старик уж точно не страдает».
Историю Артема он выслушал молча, не перебивая и не переспрашивая. А когда Артем закончил, немного помолчал и обратился почему-то к ва Дасти:
— По-моему, тебе подобные разговоры смертельно надоели и ты хочешь улизнуть, — произнес ва Хисгин все еще звучным баритоном.
Дасти вздохнул и потупился — как-то чересчур уж смиренно, Артем обратил на это внимание.
— Ступай, — отпустил ученика ва Хисгин.
Молодой сказочник с готовностью вскочил со шкуры, сцапал гитару, на которой совсем недавно играл учитель, и шмыгнул к выходу из полости.
ва Хисгин провел его отеческим взглядом — не возникало ни малейших сомнений, что ученика старик очень любит, но при этом отлично понимает, что тот повзрослел и обрел самостоятельность, поэтому остается только глядеть на него со стороны. И радоваться, если найдется повод для радости.
— Мы долго сюда летели, — сказал Артем зачем-то. — Застоялся он… Вернее, засиделся.
— Вижу, — ва Хисгин ненадолго прикрыл глаза; получилось очень многозначительно.
— Я внимательно выслушал тебя, а Тиом, — заговорил он чуть погодя. — И вынужден отметить, что ты напрасно все упрощаешь. Да, я почти не знаю как жили наши предки, сошедшие с неба. Но я умею мыслить и сопоставлять, поэтому не говори со мной как с дикарем (пусть я им и являюсь в твоих глазах) или ребенком. Попробуй говорить со мной как с равным. Если я чего-нибудь не пойму — я спрошу. И еще: я помню очень много слов, гораздо больше, чем используют люди Поднебесья, поэтому ты зря пытаешься каждое сложное понятие описать простейшими синонимами. К примеру, я прекрасно знаю, что такое эвакуация, что такое экипаж, что такое вахта и что такое корабль. Пусть в общих чертах, а не в подробностях, но знаю. Из-за упрощения твой рассказ вышел скудным и плоским. Попробуй еще раз, придай ему объем.
Артем послушно кивнул.
— Итак, ты был одним из пассажиров «Одессы»…
— Нет, — возразил Артем. — Пассажиром я не был. Я был членом экипажа.
— Даже так? — оживился ва Хисгин. — Тогда ты должен знать много, очень много! Кем ты был? Инженером? Пилотом?
— Увы, — вздохнул Артем с сожалением. — Я был всего лишь поваром… Даже не поваром — барменом.
— Последнего слова я не знаю. Чем занимается бармен?
— Смешивает напитки, готовит легкие закуски… В общем, близко к повару.
— То, что тебя не хватились при эвакуации, связано с твоими умениями?
Ты не был ценным человеком для экипажа, поэтому тебя бросили?
— Нет, конечно же нет! — горячо замотал головой Артем. — Нет никакой разницы кем я был на «Одессе». Каждый человек ценен уже тем фактом, что он человек. Это закон нашего общества. Я не хочу сказать, что все люди равны — это тоже неправда, мера ответственности перед обществом у каждого своя. Но люди помогают другим людям безо всякой связи с мерой их ответственности. Попавший в беду должен быть спасен, остальное неважно. Поэтому я думаю, что моего отсутствия при эвакуации просто в суете не заметили, а когда поняли, что я остался на корабле — было уже поздно.
— Тебе не оставили никаких сообщений, вестей? Древние умели разговаривать друг с другом, невзирая на расстояние и время, я это знаю.
— Увы… — вздохнул Артем. — Кое-что о причинах эвакуации я выяснил, но эта информация не предназначалась лично мне, она предназначалась любому, кто очутился бы на борту «Одессы».
— Понятно. Итак, ты проснулся…
— Да, проснулся. Сначала я ничего не понял. Потом догадался, что все люди с «Одессы» эвакуированы — кроме меня. Я, конечно, встревожился, потому что проснуться одному на огромном пустом корабле… Думаю, вы понимаете. А вскоре я узнал сколько времени минуло со дня эвакуации… и, как ни странно, скорее успокоился,
