Она точно знала, как ей нужно все обставить: открыть двери, и тогда распахнуть на себе халат. Просто так, при ясном свете субботнего дня, когда любой прохожий может ее увидеть. Сначала она, конечно, убедится, что там Фрэнки — у нее нет охоты оголиться перед миссис Викер, если та позвонила в дверь, чтобы вручить бандероль или заказное письмо, — но до утренней почты остается еще где-то с полчаса.
Да нет, там Фрэнки. Она была уверена.
Она распахнула двери, едва тронутые улыбкой губы растянулись в призывный оскал — что было не очень хорошо, учитывая то, что у нее по рту размещались зубы размером с огромные чиклетки[14]. Одной рукой она держалась за узел пояса на своем халате. Но так его и не потянула. Потому что в дверях оказался не Фрэнки. Там стоял Джуниор, к тому же на вид дико сердитый…
Она и раньше видела его в таком помутненном состоянии — фактически, много раз видела, — но еще никогда таким злым, с того времени как в восьмом классе Джуниор сломал руку мальчику по фамилии Дюпри. Этот маленький педик с кругленькой попкой отважился припереться на общественную баскетбольную площадку, и попроситься в игру. Она подумала, что точно такое же грозное выражение лица у него было в тот вечер на парковке возле «Диппера», хотя самой ее там, конечно же, тогда не было, она лишь слышала об этом. Все в Милле слышали о том деле. Шеф Перкинс вызывал ее на беседу, и этот чертов Барби тоже там был, а потом узнали уже и все.
— Джуниор? Джуниор, что…
Он дал ей пощечину, и все ее мысли разлетелись прочь.
Он не очень сильно вложился в первый удар, потому что стоял в дверном проеме, а там надлежащим образом не размахнуться, только и сумел занести назад руку на пол-локтя. Он, может, вообще бы ее не бил (по крайней мере, не начинал бы с этого), если бы она не оскалила свои зубы — Господи, какие же зубища, от их вида его еще в начальных классах пробивала дрожь — и если бы она не назвала его Джуниором.
Конечно, весь город называл его Джуниором, он сам себя мысленно звал Джуниором, но никогда не представлял себе, как он не любит это имя, как дико-смертельно-невыносимо он его ненавидит, пока не услышал, как оно вылетело между ужасных, словно могильные камни, зубов этой суки, которая придала ему столько хлопот. Произнесенное, оно пронзило ему голову так же, как раньше это сделал блеск солнечных лучей, когда он задрал голову, чтобы увидеть самолет.
Впрочем, как для пощечины без размаха, и этот удар вышел неплохим. Она споткнулась, сделав шаг назад, и ударилась о перила ступенек, полотенце слетело у нее с головы. Влажные каштановые космы змеились у нее по щекам, отчего она стала похожа на Медузу. Улыбка на ее лице уступила место ошарашенному удивлению, и Джуниор заметил каплю крови в уголке ее губ. Уже хорошо. Просто чудесно. За то, что она сделала, эта сука заслужила кровопускания. Столько хлопот принесла, и не только ему, а и Фрэнки, и Мэлу, и Картеру тоже.
Голос матери в его голове: «Не позволяй себе потерять контроль над собой, дорогой. — Даже мертвая, она не утомляется давать ему советы. — Проучи ее, но не так, чтобы слишком».
Он и в самом деле мог бы обойтись малым, но тут на ней распахнулся халат, и под халатом она оказалась голой. Он увидел темный пучек волос над ее племхозом, над ее ненасытно блядским племенным хозяйством, из-за которого и начались все эти хлопоты, а если вникнуть поглубже, то от этих сучек с их хозяйствами все хлопоты во всем мире, а в его голове дергает, бухает, бьет, она гудит, трещит и раскалывается. Словно вот-вот взорвется термоядерная бомба. Милые грибовидные тучки вылетят с обеих ушей, и тогда у него над плечами произойдет взрыв и Джуниор Ренни (который не знал, что у него опухоль мозга — астматический доктор Гаскелл даже мысли не допускал о такой возможности, откуда ей взяться у такого в целом здорового, едва двадцатилетнего юноши) ополоумеет.
Не счастливым это утро было для Клодетт Сендерс и Чака Томпсона; в сущности, это утро было не счастливым для всех в Милле.
Но мало кто оказался таким не счастливым, как бывшая девушка Фрэнка Делессепса.
Ее догнали еще две логически связанных мысли, когда она, припертая спиной к поручням, узрела, какие у него выпученные глаза, как он закусил себе язык — так сильно закусил, что зубы глубоко увязли.
«Он сумасшедший. Мне нужно вызвать полицию, пока он меня не убил».
Она обернулась бежать по коридору в кухню, чтобы ухватить там со стены телефонную трубку и нажать 911, и тогда начать орать. Сделала два шага и перецепилась о полотенце, которым до этого у нее была обмотана голова. Быстро восстановила равновесие — бывшая черлидерша в школе, и привычки ее не оставили, — но все равно было уже слишком поздно. Ее голову отбросило назад, а ступни перед ней взлетели вверх. Это он ухватил ее за волосы.
Рванул на себя. Тело его пылало, словно в горячке. Она ощутила биение его сердца: бух-бух, скакало оно наперегонки само с собой.
— Ты, лживая сука! — крикнул он ей прямо в ухо.
Боль иглой глубоко вонзился ей в голову. Она зашлась криком, но этот звук казался неуместно тихим, по сравнению с его голосом. И тут его руки обхватили ее за талию и потащили по коридору с такой бешеной скоростью, что только пальцы ее ног успевали касаться ковра.
Мелькнул в голове неясный образ себя — фигурки на капоте автомобиля, который несется без тормозов, и тогда они оказались на залитой ярким солнцем кухне.
Джуниор вновь вскрикнул. На этот раз не от злости — от боли.
Свет убивал его, поджаривал его вопящий мозг, но он не позволил ему себя остановить. Уже было слишком поздно.
На полной скорости он врезался ею прямо в покрытый пластиком кухонный стол. Тот боднул ее в живот, да и сам сдвинулся, врезавшись в стену. Сахарница с перечницей и солонкой полетели кувырком. Утробно фыркнувши, воздух вырвался из ее легких. Держа ее за талию одной рукой, а второй ухватившись за скользкий змеиный клубок ее волос, Джуниор с разворота швырнул ее на «Колдспот»[15]. Она так тяжело треснулась о холодильник, что с него осыпалось большинство магнитиков. Лицо ее побледнело от неожиданности. Уже кровоточили нос и нижняя губа. Кровь ярко блестела на фоне ее белой кожи. Он уловил ее взгляд, брошенный на полку с химией для кухни, где торчали ножи, и когда она пошевелилась, стараясь встать, он засадил ей коленом прямо между глаз, жестоко ударил. Что-то хрустнуло, словно где-то в соседней комнате кто-то упустил большую фарфоровую посуду — наверное, блюдо.
