— Дурак, — говорю без выражения. — Толстолобик. И без зачета хорош. Выматывайся. Придешь на следующей…
До каждого скрытого адаптанта рано или поздно доходит, что преподаватель тоже уязвим. И тогда в его глазах внезапно вспыхивает бешенство, такое, что нормального человека просто отшатывает в сторону. Важно не прозевать этот момент. Жуткое бешенство, нечеловеческое. В сущности, адаптант и есть не человек, только он этого не знает. Любопытная это штука — глаза адаптанта. Такой же видовой признак, как шерсть у мамонта, и подделать невозможно: адаптанты нутром чуют чужого. Если бы мы могли внедрять своих людей в уличные стаи, в городе, пожалуй, можно было бы жить. Давлю ногой на кнопку. Спецкоманда обязана прибыть по вызову не позднее, чем через сорок пять секунд.
Олух царя небесного, ну кто же кидается на преподавателя с голыми руками! Да еще через стол. Этот стол специальный: выродок не может достать меня в броске и, теряя секунды, вынужден лезть поверх, вроде чудо-богатыря, форсирующего Альпы. Не спеша подсекаю ему ногу и слежу за тем, чтобы черепная крышка пришла в соприкосновение с крышкой стола. Большего не требуется: письменный стол вполне надежен как подручное средство. Глухой стук — и, собственно, все. Оползень расслабленного тела со стола на пол крайне неэстетичен. Адаптант жив, но сотрясение мозга, или что у него там, уже имеет. Дядя Коля учит дозировать силу воздействия.
Оправляю рукав и смотрю на время — прошло, должно быть, секунд шесть. Нормально. Остальные тридцать девять я отдыхаю в ожидании спецкоманды. А они врываются с хрипом и топотом, едва не высадив дверь и гремя наручниками. Я величаво указываю перстом, и спецкоманда, стреножив смутьяна, выволакивает его вон — надо полагать, на экспресс-проверку и далее по этапу в резерват. Ноги волочатся по полу. Мне суют мятый бланк, и я расписываюсь. Сдал-принял. Почему-то именно эта бумажка производит на дубоцефалов сильнейшее впечатление. Сидят, раззявя рты. Предметного урока им хватит, пожалуй, до начала следующего семестра, вряд ли дольше. Потом опять держи ухо востро.
Интересно, кто свой среди чужих в этой группе и почему он проморгал явного адаптанта? Этот? Нет, пожалуй, вон тот. Или нет? Ладно, это не мой уровень, спрашивать работу с дятлов низкого полета не входит в мои служебные обязанности, и слава богу. И знать их в лицо мне тоже не полагается. Но все-таки интересно.
Некоторое время сижу неподвижно, тупо гляжу перед собой и давлю в себе непрошенное чувство жалости. Глупо и неуместно. А к кому жалость — к этой морде? И почему жалость? — потому что выродок не виноват, выполняя то, что заложено в него природой? Бунтуют гены потомственного интеллигента, переполняются идиотским сочувствием… А ведь эта протоплазма вполне могла меня убить. Да. И убила бы, если бы не дядя Коля. Страшно подумать — читать лекции в «два-Б». Сто морд с лягушачьими глазами, сто жвачных рыл… а я им про сигнальные графы Коутса. В гробу они их видели. Буду выписывать формулы, а они на букве «омега» начнут поощрительно ржать, полагая, что я специально для их удовольствия изобразил задницу. И самое главное — придется поворачиваться к ним спиной, а это хуже всего. Не дай бог, попадется необорудованная аудитория. Правда, у меня полный зачет по самообороне, не так уж и плохо… Хм. У Ржавченко тоже был полный зачет.
— Рыбин, ко мне.
Субтильный вьюноша, какой-то пришибленный. Лицо хорошее, а взгляд тупее некуда. Но задачу адаптанту решил он, или я ничего не понимаю в своей профессии и гнать меня надо. Не дятел он, это точно. И заведомо не адаптант. По-моему, он даже не дубоцефал.
— Ну, выкладывайте.
Пришибленный начинает объяснять, водя пальцем и мучительно подбирая слова. Экает и мекает. Там, где есть синонимы, он выбирает самый идиотский.
— Достаточно, — останавливаю. — Почему вы не учитесь в первом потоке?
Глупо моргает, запускает в нос палец по вторую фалангу включительно и хлопает ртом, как уловленный карп. Переигрывает.
— Ну хватит, хватит, — жестко говорю я. — Поиграли и будет. Мне все ясно. Не хотите быть откровенным — не надо. Вы не дебил и занимаете чужое место. Я буду вынужден сообщить о вас в сортировочную комиссию.
Я вовсе не шучу, и до него это доходит. Сгоняет с лица дурацкое выражение. Затюканность остается.
— Не надо. Пожалуйста, не надо…
Лжедебил косится через плечо, на лице испуг. Настоящий испуг со сфабрикованным я не спутаю.
— Можете говорить, здесь звукоизоляция.
Он сбивчиво объясняет свою ситуацию. Вышибить из меня слезу не пытается, и мне это нравится. Он не может отправить из города мать и сестру. Нет, не обязательно на Юг. У них нет возможности уехать. Когда в прошлом году он принес документы, то сразу спросил, будет ли рассмотрена просьба о сдаче экстерном. Его спросили, не считает ли он здесь себя умнее всех. Ему ответили, что нет. Тогда он обманул сорткомиссию. Он должен, он обязательно должен окончить институт в два года, больше им здесь не выдержать. Когда он поедет по распределению, он сможет взять с собой родных, он узнавал.
Задаю наводящие вопросы, бью в цель. Мать? Да, больна. Нет, это с ней недавно, после того как сестра попалась к адаптантам и двое суток ее не могли найти, а так она женщина крепкая… Сестра? Нет, сестренка жива. Но… В общем, с ней…
Что с ней, я, к сожалению, очень хорошо понимаю.
— Ты вообще в своем уме? — говорю я сначала спокойно-увещевающе, как старший, который якобы дальше видит и лучше знает. Потом не выдерживаю, луплю кулаком по столу, ору и брызгаюсь: — Умник! Лопух развесистый! Обрадовался — два года! Да с таким дипломом ты всю жизнь будешь сдувать пыль с вольтметров на какой-нибудь энергостанции в Лабытнанги! Всю жизнь, до тех пор, пока вы там со своей энергостанцией не вмерзнете в лед, это ты понимаешь?
Он уныло кивает. И вдруг начинает с увлечением объяснять, что все не так страшно, как мне кажется, нужно только уехать отсюда и переждать несколько лет, а там все непременно изменится, не может быть, чтобы не изменилось, не бывает такого…
Подобные разговоры длятся пять минут, а устаешь от них, как от тренировки в подвале у дяди Коли. Парень по-своему прав. И я ничего не могу для него сделать. Только лишь не трясти языком где попало, а ведь парню большего и не надо… Иногда думаешь, что тот, кто придумал наше общество, был ненормальным от рождения.
— Идите, — киваю обессиленно. — Зачет. И… удачи вам.
Благодарит. Уходя, оборачивается:
— Простите, Сергей Евгеньевич, а как вы узнали?
— В задаче у вас ошибка, — говорю, — такая дурацкая, что даже талантливо.
— Спасибо, — говорит. — Большое вам спасибо. Я приму меры.
