— А этот, инженер-то, видал? Сынишку с собой привез. У бедного парня глаза слипаются, а папаша все равно в вертолет тянет.
Мама умерла, когда Андрею еще и двух лет не было — она осталась для него образом, каким-то светлым ликом, без конкретных черт. Отцу, инженеру-гляциологу, специалисту по бурению в вечной мерзлоте, часто приходилось командироваться как раз туда, где этой самой мерзлоты навалом. Черт его дернул написать ту работу, которую на все лады расхваливал грузный, черноволосый дядя Арсений, начальник отдела и лучший друг. Революционный метод сверхглубокого бурения, кандидатская степень, премия, новая двухкомнатная квартира. Большую часть года — пустая. Отец все время в разъездах, а маленький Андрейка, естественно, с ним, хоть и было ему тогда всего восемь. А куда деваться? Не оставлять же, в самом деле, крикливой и вечно раздраженной бабе Ире, Ирине Сергеевне, как называл тещу отец… Парень растет серьезным, самостоятельным — пусть лучше будет под отцовским присмотром. Заодно, мол, и мир посмотрит.
Мир, не мир, а Сибири Андрейка насмотрелся. Бескрайние, словно бы даже инопланетные пейзажи… Инопланетные не в смысле — нереальные, а в смысле почти полного отсутствия следов пребывания людей. Необитаемый остров. Да какой там остров! Необитаемый материк! Это в центральной части страны — едешь на поезде, даже пусть сквозь самую дикую чащобу (хотя откуда ей там взяться, дикой-то?), вдруг — облупленный шлагбаум, покосившийся домик обходчика, поросший всякой там лебедой и подорожниками неширокий проселок, наискось пересекающий стальную нитку рельсов. Или, как вестники техногенной цивилизации, — немыслимой высоты опоры ЛЭП, чем-то похожие на марсианские треножники, гудящие, наслаждающиеся мегавольтами и мегаваттами энергии.
А здесь — ничего. Вертолет летит уже полтора часа, за бортом лопасти бешено молотят кисельную пелену туманного воздуха, а внизу… Тайга — ровная, как стол, без конца и края.
Поездка на местном автобусе вообще сродни внеземному вояжу «Лунохода-1».
Автобус? Откуда он здесь, где дороги становятся проезжими лишь на два месяца в году? Геологи, буровики — вообще, таежники так шутят. Старый гусеничный вездеход, проржавевшие кубики болотных понтонов по бокам, заляпанные грязью маленькие смотровые стеклышки. Стрельнув выхлопом, дизель надсадно закашлялся плохой соляркой. Водитель про себя в очередной раз помянул недобрым словом снабженцев и заправщиков со склада ГСМ, ну и, как водится, — директора мехпарка и всю страну в целом. Чтоб им всем!
А-а, все-таки завелся. И медленно, переваливаясь на поваленных гниющих стволах, попер, как древний какой-нибудь стегозавр, попер вперед, уминая траками непролазную грязь в нечто, похожее на дорогу. Автобус… Хорошо не трамвай. Юмор тут у людей свой, специфический, могли и трясогузкой обозвать — дергает, трясет нещадно, сквозь кожзамовую обивку сидений давно уже прощупываются стальные ребра каркаса, кругом какие-то острые углы, огромные тюки. А амортизаторов, естественно, и в проекте не было, так что зад отбить, особенно с непривычки, — самое плевое дело.
С «автобусом» этим и вышел у Андрея казус. Надолго запомнилось. Была зима, вездеход двигался быстрее, чем обычно, ну и позволял себе, естественно, остановки, в маршруте не предусмотренные. А что горючего потрачено больше нормы, так водитель всегда отбрехается. Завяз, мол: тропу завалило, по снежной целине решил объехать и завяз, — без троса и лебедки никак было не вылезти, а уж жрет она, подлюка, сами знаете.
Пока из «автобуса» выгружали тюки с припасами и почтой, пока водитель идиоматически выдержанно объяснялся с начальником партии насчет опоздания, пассажиры вышли размять ноги. Было их четверо всего: Андрей с отцом, буровой мастер с той же скважины — отпускник, да заросший бородой до бровей охотник-зимовщик. Таких пассажиров возить не полагалось — пассажиров вообще изначально возить не полагалось, грузовой же вездеход. Но в непогоду, в туман, в дождь, осенью, а особенно зимой, когда вертолёт и на пятьдесят метров взлететь не может — обледеневает корпус, — сотни таких же вот приземистых вездеходов трудолюбиво ползают по тайге. От буровой — к поселку геологов. От старательской заимки — до базового лагеря. Берут пассажиров, берут, а как же, вот и сиденья даже приспособили. Сиденья — это обычные канцелярские стулья со спиленными ножками, приваренные прямо к полу. Таких, как Андреев отец, подсаживают без вопросов — у него бумажка есть, а если что не понятно, можно и начальника геологоразведки позвать, он на пальцах быстро все объяснит. Охотник же — пассажир совсем запрещенный, безбилетник-безбумажник, значит, должен платить. Деньги живые в тайге большая редкость — они где-то там, на Большой Земле, в сберкассе на счету, в лучшем случае — в окошечке бухгалтерии Салехардского геологоуправления. А чем еще охотнику платить? Найдется чем: свежим оленьим окороком или медвежьей шкурой, лишним выстрелом подпорченной. Не заладилась, видать, охота. Бывает. Здесь и не такое бывает…
Андрейка оказался как бы сам по себе. Отец о чем-то с буровиком разговорился, охотник вообще за всю дорогу хорошо, если два слова сказал, — молчун, да и только. Постоял Андрейка, посмотрел по сторонам, потоптался на примятом снегу, да и засобирался обратно в вездеход. А чего делать-то? Снега кругом море, вездеход траками сугроб примял, стоит, чуть накренившись, — как тут не побегать с гиканьем вокруг остывающей машины, изображая бойца с гранатой и фашистский танк. Жалко, не выйдет. Валенок детского размера на складе базы, естественно, не нашлось — выдали размеров на шесть больше — того и гляди, потеряешь в первом же сугробе.
Повернулся Андрейка, взялся рукой за скобу на боковой дверке и прилип. Ни туда ни сюда, как приклеенный, а скоба металлическая, на морозе промерзшая, холодно. Дернулся — нет, не получается, прихватило намертво, дернул сильнее — ладонь пронзила боль, зато рука на свободе. Андрейка посмотрел на скобу и обомлел — лоскуток кожи висит, а с руки кровь капает. Заплакал Андрейка, отец на плач повернулся, подбежал, начал утешать, да и все взрослые кругом засуетились, забегали, отвели к врачу.
Врач, веселый разговорчивый дядька, Андрейке понравился. Шутил, когда промывал руку спиртом, смеялся, когда смазывал йодом, когда бинтовал, тоже смеялся. Ладонь сразу защипало, но стоило Андрейке пару раз шмыгнуть носом, доктор брови к переносице сдвинул, сказал:
— Ну-ну, отставить сырость! Разве настоящие мужчины плачут? Нам тут плаксы не нужны…
После таких слов, понятное дело, Андрейка все вытерпел до конца, стиснув зубы. Даже не всхлипнул ни разу.
