– Шимп, исходя из средней плотности нейронов в человеческом мозге, рассчитай количество синапсов в сферической пленке нейронов толщиной один миллиметр и диаметром 5892 километра.
– Два, умноженное на десять в двадцать седьмой степени.
Я запрашиваю базу данных, какова проекция разума, растянутого по площади в тридцать миллионов квадратных километров: два квадрильона[3] человеческих мозгов.
Конечно, та материя, которую эта штуковина использует в качестве нейронов, должна быть упакована гораздо менее плотно, чем у нас в головах. Давайте будем сверхконсервативны и предположим, что она обладает лишь одной тысячной вычислительной способности человеческого мозга. Это будет…
Ладно, пусть у нее будет лишь одна десятитысячная от нашей плотности синапсов, и получается…
Одна стотысячная. Это самый жиденький туман из мыслящего мяса. Если сделать еще меньше, моя гипотеза совсем потеряет право на существование.
Но и при таком допущении все равно получается двадцать миллиардов мозгов.
Двадцать миллиардов.
Даже не знаю, что и подумать. Это не просто инопланетянин.
Но я еще не совсем готова поверить в богов.
* * * Я сворачиваю за угол и натыкаюсь на Дикса, стоящего, наподобие голема, посреди моей гостиной. Я подскакиваю на метр.
– Какого черта ты здесь делаешь?
Кажется, он удивлен моей реакцией.
– Хотел… поговорить, – отвечает он после паузы.
– Никогда не заходи к кому-либо домой без приглашения!
Он отступает на шаг, бормочет, запинаясь:
– Хотел… хотел…
– Поговорить. И это надо делать в публичном месте. На мостике, или в кают-компании, или… если на то пошло, ты мог со мной просто связаться.
– Но ты сказала, – нерешительно оправдывается он, – что хочешь разговаривать лицом к лицу. Сказала, что это культурная традиция.
Да, говорила. Но только не здесь. Это мой дом, мои личные владения. Отсутствие замков в дверях – это мера безопасности, а не приглашение войти в мой дом, и поджидать меня, и стоять тут, как какая-то мебель…
– И вообще, почему ты не спишь? – рявкаю я. – Нам еще два месяца не было смысла просыпаться.
– Попросил шимпа разбудить меня, когда ты проснешься.
Проклятая машина…
– А ты почему не спишь? – спрашивает он, не собираясь уходить.
Я вздыхаю, мысленно признаю свое поражение и изобретаю подходящее оправдание:
– Просто хотела разобраться с предварительными данными. –Подразумеваемое «одна» должно быть очевидным.
– Выяснила что-нибудь?
Очевидно: нет. Я решаю еще немного потянуть время.
– Похоже, мы разговариваем с… назовем его Островом. Диаметром почти шесть тысяч километров. Во всяком случае, такова его мыслящая часть. Окружающая его мембрана почти пуста. То есть все это живое. Оно способно к фотосинтезу или к чему-то подобному. Думаю, оно питается. Только не знаю чем.
– Молекулярное облако, – предполагает Дикс. – Повсюду органические соединения. Кроме того, оно концентрирует вещество внутри оболочки.
Я пожимаю плечами:
– Вообще-то, у мозга есть предельный размер, но эта штуковина огромная, и такое…
– Маловероятно, – бормочет он почти себе под нос.
Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Мое настроение резко меняется.
– Что ты имеешь в виду?
– Площадь Острова двадцать восемь миллионов квадратных километров? А площадь всей сферы семь квинтиллионов. И Остров случайно оказался между нами и звездой, тогда вероятность такого – один к пятидесяти миллиардам.
– Продолжай.
– Э-э… такое просто невероятно.
Я закрываю глаза.
– Как ты можешь быть и настолько умным, чтобы мгновенно делать в голове подобные вычисления, и настолько тупым, чтобы не видеть очевидных выводов?
Опять этот панический взгляд животного на бойне:
– Не видеть… Я не…
– Это действительно невероятно. Астрономически невероятно, что мы случайно увидели единственное разумное пятно на сфере диаметром полторы астрономические единицы. А это значит…
Он молчит. Меня смешит недоумение на его лице. Мне хочется его ударить.
Наконец на нем вспыхивает догадка:
– Значит… там не один Остров! Ого! Там много Островов!
И это существо – член нашей команды. Когда-нибудь от него почти наверняка будет зависеть моя жизнь.
Кстати, страшная мысль. И я стараюсь пока о ней забыть.
– Наверное, там целая популяция таких существ, разбросанных по всей мембране, наподобие цист. Шимп не знает, сколько именно, но мы принимаем сигнал только от одного. Значит, они могут быть далеко друг от друга.
Он снова хмурится, но теперь уже как-то иначе:
– Почему шимп?
– Ты о чем?
– Почему ты называешь его шимп?
– Мы называем его шимп. – Потому что первый шаг, чтобы очеловечить что-то, – дать ему имя.
– Я справлялся. Это сокращение от «шимпанзе». Глупое животное.
– А по-моему, шимпанзе считались довольно умными, – вспоминаю я.
– Но не такими, как мы. Они даже не умели говорить. А шимп может говорить. И он намного умнее тех животных. Такое имя – оскорбление.
– А тебе-то какое дело?
Он лишь смотрит в ответ. Я развожу руки.
– Ладно, он не шимп. Мы так зовем его, потому что у него примерно такое же количество синапсов.
– Значит, вы дали ему маленький мозг, а потом все время жалуетесь на его тупость?
Мое терпение вот-вот кончится.
– Тебе есть что сказать или ты лишь бессмысленно выделяешь углекислый газ?..
– Почему его не сделали умнее?
– Потому что нельзя предсказать поведение системы более сложной, чем ты сам. И если ты хочешь, чтобы проект остался на рельсах и после того, как тебя не станет, ты не вручишь бразды правления тому, у кого гарантированно появятся собственные планы. – Боже праведный, неужели никто не удосужился рассказать ему о законе Эшби?[4]
– Значит, его подвергли лоботомии, – сказал Дикс, чуть помолчав.
– Нет. Его не сделали тупым. Его создали тупым.
– Может быть, умнее, чем ты думаешь. Ты настолько умнее, у тебя свои планы, так как вышло, что он все еще контролирует ситуацию?
– Не льсти себе, – бросаю я.
– Что?
Я позволяю себе мрачно улыбнуться:
– Ты лишь выполняешь приказы нескольких других систем, намного более сложных, чем ты. – Надо отдать должное и им: хотя они и мертвы уже миллионы лет, эти проклятые админы проекта все еще дергают за веревочки.
