— Поднимайте, — произнес он.
Струной зазвенел натянувшийся шнур; вздохнула ветвь. Он углубил разрез.
— Поднимайте. — повторил он.
На этот раз ветвь приподнялась уже заметно.
— А теперь натяните шнур равномерно, мистер Райт, — сказал он и медленно поднял невидимый луч резака, вонзая его в ткань ветви, дюйм за дюймом замораживая молекулярную структуру древесины. Ветвь поднялась и откинулась назад, отделяясь от своего основания. Когда он отрезал ее полностью, она повисла параллельно стволу, готовая к спуску.
— Принимайте ее, мистер Райт!
— Слушаюсь, мистер Стронг!
Он остался на прежнем месте, и пока ветвь проходила мимо него, срезал ее самые большие боковые ветки, чтобы она не застряла по дороге. Когда с ним поравнялся ее последний отрезок, он внимательно осмотрел его. Но дриады не было и в помине.
Он заметил, что у него снова дрожат руки, а взглянув на ствол, увидел такое, от чего они задрожали еще сильнее: луч на некоторое время заморозил поверхность среза. Но сейчас, когда на срез упало солнце, из раны начала сочиться кровь.
Нет, не кровь. Сок. Красный сок! Господи боже, что это с ним происходит? Однако, несмотря ни на что, он продолжал следить глазами за шнуром, чтобы успеть предупредить Райта, если ветвь застрянет. Но ветвь оказалась очень покладистой: она беспрепятственно прошла сквозь нижние ветки, и вскоре он услышал голос Райта:
— Она уже внизу, мистер Стронг. Я возвращаю вам шнур. — И тут же испуганное: — том, вы что, порезались?
— Нет. — ответил Стронг. — Это сок дерева.
— Сок! Будь я проклят! — И немного погодя: — Сухр говорит, что он кажется ему розовым. Но Блюскиз утверждает, что он темно–красный, а каким видите его вы, Стронг?
— Он похож на кровь, — ответил Стронг.
А потом вниз отправилась вторая ветвь, и он снова увидел «кровь», сочившуюся из новой раны, ему опять стало плохо. Но не так плохо, как прежде: он уже начал привыкать.
До того как понадобилось переместить лебедку, ему удалось срезать восемь ветвей. А когда лебедку установили с другой стороны дерева, он снял еще восемь.
Когда подошло время кончать работу, Райт сделал ему традиционное предложение:
— Хотите провести ночь на земле?
И Стронг ответил традиционным отказом:
— Черта с два!
— Обычай не покидать дерево. Пока с ним не покончено, может не соблюдаться, если имеешь дело с таким великаном.
— И тем не менее я не нарушу его, — возразил Стронг. — Что там на ужин?
— Мэр посылает вам особое блюдо, приготовленное специально для вас. Я переправлю его наверх. А пока садитесь в лифт. Как только мы поменяем трос, вы сможете спуститься до ветви, на которой вы оставили древопалатку.
— Слушаюсь.
— Мы собираемся переночевать в отеле. Я не стану выключать свой приемник — вдруг вам что–нибудь понадобится.
Мэр появился только через полчаса, но блюдо, которое он привез, стоило времени, потраченного на его ожидание. Стронг успел установить палатку и теперь сидел перед ней, поджав по–турецки ноги, и ел. Солнце скрылось, и листву алыми узорами расцветили птицы–хохотушки, хрипло крича вслед уходящему дню.
В воздухе заметно похолодало, и, покончив с едой, он сразу же достал и включил обогревательный прибор. Фабриканты обогревательных приборов, предназначенных для пользования под открытым небом, учитывали не только удобство выезжающего за город потребителя, но и его настроение. Прибор Стронга был выполнен в виде небольшого костра, и с помощью регулятора можно было заставить искусственные дрова гореть ярко–желтым, темно–оранжевым или вишневым цветом. Стронг выбрал вишневый, и бодрящее тепло, заструившееся из крохотных батареек, отчасти разогнало его одиночество.
Вскоре начали всходить луны — у Омикрона Сети–18 их было три, и непрерывно меняющийся узор лунных бликов на листьях ветви и цветах действовали усыпляюще. В своем новом обличии дерево было прекрасно. Птицы–хохотушки на ночь угомонились, а так как поблизости не было никаких поющих насекомых, стояла полная тишина.
* * *
Становилось все холоднее. Когда похолодало на столько, что изо рта у него пошел пар, Стронг забрался в палатку и втащил в нее через треугольный вход свой костер. Так он и сидел там в своем вишневом одиночестве, поджав ноги. Он очень устал. За костром, сверкая серебристым узором простиралась ветвь, и в безветрии ночи неподвижно висели разные серебряные листья.
В начале он увидел только отдельные штрихи: сияющую белизну ног, нежное мерцание рук; тьму, где его тело скрывала туника; расплывчатое серебристое пятно лица. Наконец все это соединилось, и она возникла там во всей своей бледной призрачной красоте. Она вышла из мрака и села по другую сторону костра. Сейчас лицо ее виделось гораздо отчетливей, чем днем, — очаровательное сказочное миниатюрностью черт и яркой синевой глаз
Она долго хранила молчание, молчал и он, и они тихо сидели по обе стороны костра, а вокруг была ночь, серебряная, безмолвная и черная. И наконец он произнес:
— Это ты была там, на ветви, правда?.. И в шатре из листьев тоже была ты, и это ты стояла, прислонившись к стволу.
— В некотором смысле, — сказала она, — в некотором смысле это была я.
— И ты живешь на этом дереве…
— В некотором смысле, — повторила она. — В некотором смысле я живу на нем. — И потом: — Почему земляне убивают деревья?
Он на мгновенье призадумался.
— По очень многим причинам, — сказал он. — Если ты — Блюскиз, ты убиваешь их потому, что это дает тебе возможность проявить одну из тех немногих унаследованных тобою черт, которую белый человек не смог отнять у твоей расы, — презрение к высоте. Но сколько бы ты ни убивал их, твоя душа, душа американского индейца, корчится от ненависти к самому себе, ибо, по сути дела, ты причиняешь другим землянам то же самое, что белый человек причинил своей собственной. Если же ты Сухр, ты убиваешь их потому, что был рожден с душей обезьяны, и, умерщвляя деревья, ты испытываешь такое же удовлетворение, какое художнику приносит живопись, писателю — литературное творчество, композитору — создание музыкального произведения.
— А если ты — это ты?
Он почувствовал, что не сможет солгать.
— Тогда ты убиваешь их потому, что тебе не дано стать взрослым, — произнес он. — Ты убиваешь их потому, что тебе нравится поклонение обывателей, тебе нравится, когда они хлопают по спине и угощают выпивкой. Потому, что тебе приятно, когда на улице хорошенькие девушки оборачиваются и глядят тебе вслед. Ты убиваешь их потому, что хитроумные компании вроде «Убийц деревьев инкорпорейтед» отлично понимают твою незрелость и незрелость сотен других таких, как ты, и они соблазняют тебя красивой зеленой униформой, соблазняют тебя тем, что посылают в школу древорубов и воспитывают там в надуманных традициях; тем, что сохраняют примитивные способы уничтожения деревьев, — ведь благодаря этим примитивным способам ты кажешься почти полубогом тому, кто наблюдает снизу, и почти мужчиной самому себе.
