Все было как обычно, все было хорошо…
Да что-то нехорошо! Натка нахмурила мохнатые бровки и задумчиво пошмыгала своим горбатым носиком… А, все понятно! Седьмой уж час, а в комнате тихо! Непорядок.
Девушка мигом вскочила с узенькой солдатской койки, повыше подтянула короткие синие сатиновые, длиной всего лишь до округлых девичьих коленок, панталоны и одним точным движением воткнула штекер в розетку…
«… ад-у-у-у ли я стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она-а-а…» сладким лемешевским тенором тут же запела черная картонная тарелка на стене.
Натка презрительно фыркнула: она была завзятой «козлисткой», то есть почитательницей таланта народного артиста республики товарища Козловского.
Кто не в курсе, между московскими козлистками и лемешистками (поклонницами таланта заслуженного артиста республики товарища Лемешева) вражда была почище, чем между футбольными болельщиками «Динамо» и «Спартака».
Спортивные болельщики хотя бы между собой не дрались.
В отличие от страстных меломанок: у! там выдранные космы летели по всему проезду Художественного театра. Конную милицию приходилось вызывать, чтобы их разъединить.
Свое презрение к сладкогласому певцу страсти нежной Натка выразила тем, что, обернувшись узким мальчишечьим задком к репродуктору, выполнила несколько энергичных наклонов вперед, с целью физической зарядки организма.
Заряженный молодой организм подло прореагировал звонким урчанием в здоровом юном желудке, резонно потребовав полагающихся ему кило-калорий. Желательно, в комплексе белков, жиров и углеводов. Ну, и витаминов тоже.
А вот жрать дома было нечего.
То есть абсолютно нечего, от слова голяк! Ибо вчера Натка, честно направлявшаяся за жрачкой в ближний «Гастроном», внезапно на свою беду увидела в витрине букинистического магазина ну совершенно невозможное: полное ИМЭЛ-овское собрание сочинений Маркса-Энгельса, раритетного издания 1928 года, с комментариями самого профессора Покровского! ну по такой смешной цене, что… Удержаться она просто не смогла.
Правда, после этого поход в «Гастроном» стал совершенно бесцельным, разве что понюхать бесплатно, как ароматно пахнут ванилью свежевыпеченные булочки со сливочным свежайшим крэмом (так в тексте) в пекарне бывш. Филиппова…
Зря она это, про горячие булочки, некстати вспомнила… Потому что наткин желудок стал вопиять совершенно беспардонным образом, как дворовый голодный кот.
«Может, у меня там глисты?» — с тоской подумала Натка. Да нет, вряд ли… Они от такого её трехразового питания (понедельник, среда и пятница!) давно бы от неё сбежали. Естественным путем.
Решив с горя попить чайку марки «Писи сиротки Хаси» (светло-желтенького цвета!) из относительно свежей, всего позавчерашней заварки, Натка накинула на плечи коротенький ситцевый халатик, подхватила облупленный, синий с оббитой эмалировкой чайник и решительно шагнула за порог в общий коридор… В принципе, проживая бы по прежнему в общежитии своего педагогического техникума имени Ушинского, Натка такой ерундой, как халатик, заморачиваться бы не стала.
Нет, конечно, времена общества «Долой стыд!» давно миновали, сгинув в далеком прошлом вместе с ревущими двадцатыми, но что, скажите, скрывать честной комсомолке от пролетариата? Увы, соседка Клавдия Евлампиевна, ответквартиросъемщик, сразу строго выговорила новой жиличке, дабы та не заботилась о своей груди, обмывая её под раковиной на общей кухне, особливо в присутствии чужого мужа.
Кстати говоря, Натка расстроилась еще и от того, что глазеть чужому мужу было особо и не на что. В том прекрасном сне, который прервал проклятый будильник, у Натки было поднапихано за пазуху гораздо побольше… То есть во сне сиськи у неё таки были. Во сне, да.
А так, наяву, лифчика Натка вообще не носила, ибо было незачем.
Не то, что Натка испытывала от этого какой-либо духовный дискомфорт. «Кодекс половой жизни комсомольца» прямо указывал, что внешняя привлекательность для девушки есть не самое главное, в отличие от классового происхождения. Цур на них, на эти вторичные половые признаки. Еще перевешивать при ходьбе будут! А все-таки в самой потаенной глубине души Натке все же хотелось бы… хоть бы немножко побольше… ну, вы понимаете?
Пройдя длинным, как Владимирка, полутемным коридором бывшей барской квартиры, стены которого до уходящего в полутьму лепного потолка были увешаны оцинкованными корытами, велосипедами и деревянными сиденьями для унитаза, тускло освещенным тлеющим красноватым светом семисвечевой лампочки, помаргивающей в такт скачкам напряжения под самыми запыленными антресолями, Натка отважно вступила на кухню, где уже злобно, как гадюки, шипели на неё восемь примусов.
Сидящий за своим кухонным столом с «Вечерней Москвой» в руках сосед Арчибальд Арчибальдович, одетый в полосатую пижаму, со шлепанцами на волосатых босых ногах, увидев Натку, приветливо ей кивнул:
— Здравствуйте, гражданка Вайштейн! Читали последние известия? Нет? Извольте, цитирую раздел хроники: «Сообщают, что шестого числа сего месяца куском марсельской черепицы, сброшенной ветром с крыши корпуса „Б“ дома 2/14 по Брюсовскому переулку, был убит гражданин Абрамович, вышедший из подъезда».
— Очень печально! — с некоторой опаской отвечала ему Натка. — И что же это значит?
— Да вот то, что некоторые москвичи нынче заговорили о том, что в Москве развелось столько евреев, что камню негде упасть! — утробно зареготал Арчибальд Арчибальдович.
Натка вежливо улыбнулась ему, показав остренькие, как у белочки, белоснежные зубки, и ласково ответила:
— Да, читать прессу очень интересно! Вот, я давеча в свежем «Смехаче» тоже прочла одно стихотворение:
«Тили-бом, тили-бом, едет склочник в новый дом.
С ним старья и хлама груды: слухи, дрязги, пересуды,
Патефон, обрывки книг, сеть подвохов и интриг,
Смесь корзин и чемоданов, тьма клопов и тараканов!
И как кончит переезд, он всех соседей переест.»
А кстати говоря, Арчибальд Арчибальдович, это не ваш клопик случайно ползет? Придавить его, что ли…, — и Натка тоненьким пальчиком указала на жирного, отъевшегося клопа, неторопливо шествующего по крашеному коричневой краской плинтусу.
— Не надо! — барственно махнул рукой сосед. — Он ведь к ВАМ ползет… У вас-то ему поживиться будет нечем, разве что кости поглодать, ха-ха-ха…Представляете, ночной порой донесется из-за вашей двери — хрум, хрум! Это он мослы ваши грызет, у-аха-ха…
От удара чайником по кумполу (так в тексте) Арчибальда Арчибальдовича спасла только Наткина накрепко вбитая в педтехникуме привычка: педагогу надлежит во всякое время уметь держать себя в руках, что бы в классе не творилось. Хоть случись пожар во время наводнения, а голос педагога обязан быть всегда ровен, спокоен и невозмутимо вежлив. Как и его поведение.
