Док возвращается из камеры с пустым ящиком.
Док. Энн.
Энн. Что, Док?
Док. Я тоже влюбился в тебя.
Молчат.
Тоже вдруг.
Она подходит к нему. Страстно обнимаются. Барахтаются на полу.
Энн. Что мне делать?
Док. Не жить с ним больше.
Энн. Я не могу уйти.
Целуются.
Он везде меня найдет.
Док. Я тебя надежно спрячу.
Энн. Где?
Док. У подружки моего партнера.
Энн. Кто твой партнер?
Док. Неважно.
Энн. Тоже важная птица?
Док. Тоже.
Энн. На следующей неделе он летит на западное побережье.
Док. Это может быть слишком поздно.
Энн. Уходить раньше опасно.
Док. Прямо сегодня.
Энн. Сегодня он придет ко мне.
Док. Тогда завтра.
Энн. Не знаю, как получится.
Док. Нужно, чтобы получилось.
Энн. Завтра вечером?
Док. Здесь внизу.
Энн. После десяти.
Док. После десяти. (Поднимается.) Не бери с собой ничего. Все должно выглядеть так, будто ты растворилась в пустоте.
Она поднимается, садится на кушетку, закуривает сигарету, оставляет пачку на полу.
Энн. Последняя. (Курит.) А что будет с тобой?
Док. Я должен оставаться здесь.
Энн. Из-за твоей важной птицы?
Док. Я вхожу в крупное дело. (Садится на пустой ящик.)
Энн. Твои промышленные алмазы?
Док. Да.
Энн. Грязное дело?
Док. Дела бывают только грязные.
Энн курит.
Через год я разбогатею.
Энн. Год может длиться вечность.
Док. Не всегда.
Энн. Если ты справишься?
Док. Потом мы оба уедем из города.
Энн. Если нам повезет.
Док. Я справлюсь.
Энн курит.
Потому что у меня снова есть шанс.
Энн. С твоими алмазами?
Док. С тобой.
Энн тушит сигарету, поднимается, берет манто.
Энн. Я должна идти.
Док уносит пустой ящик.
Док. Я должен работать.
Энн. Я должна еще раз вернуться к своей важной птице.
Док. Последний.
Энн входит в остановившийся лифт, виден только ее силуэт.
Энн. Док!
Док. Что, Энн?
Энн. Сходим ли мы еще в наш "Томми-бар"?
Двери лифта закрываются, лифт идет вверх. Темнота. Из холодильной камеры, шатаясь, выбирается Билл, голый, наполовину завернутый в пластик. Свет только на него.
Билл. Меня зовут Билл. Мне двадцать четыре. Сначала я изучал биологию, потом занялся социологией. Образование помогает человеку только в том случае, если он научился уживаться с себе подобными. Непорядочно рассуждать об атомах, молекулах, спиральных галактиках или соединениях углерода, когда коррумпированное государство, еще более коррумпированное общество или идиотский догматизм ведут мир к гибели. Я ученый, не моралист, личный жизненный опыт, который привел к этим выводам, существенной роли не играет. Я все равно стал бы анархистом, поскольку человечество развивается слишком медленно. Коль скоро общественные устройства порабощают личность, личность должна их разрушать. Революции с их огромными жертвами только создают необходимость заново изменять мир. Бессмысленно каждый раз изобретать новую идеологию, сооружать каждый раз новые утопии. Все это пустая болтовня. Лишь огромная беда вернет человечеству разум, а безумному миру годятся только безумные методы. Наша борьба направлена против любой политической системы и любого pежима: все они никуда не годятся. Всеобщая коррупция непобедима, умно заложенная бомба - не утопия, а реальность, в нужный момент переведенная стрелка - не идеологический поступок, а осмысленное, решительное вмешательство в ход истории. Бездействие вредно. Соучастие преступно. Строительство планов пустая трата времени. Только сумасшедшая гонка поможет продвинуться вперед. Воплотить этот принцип в жизнь - вот моя цель. Когда-то это казалось недостижимым. Несмотря на энциклопедическое образование, мне не хватает опыта насильственных действий, я настолько непрактичен, что абсолютно не способен вбить в стену гвоздь; но неожиданное стечение обстоятельств сделало недостижимое вполне реальным и возможным. Я пользуюсь случаем, вот и все.
Билл снова плетется в холодильную камеру. Из камеры, разминувшись с ним, выходит Джек, дряхлый старик в черном выходном костюме: шляпа, очки без оправы, в руках два дипломатических чемодана. Шум воды в момент исчезновения Билла.
Джек. Я Джек. Если выступление Билла было нереально, то мое еще нереальнее. Это я сейчас спустил воду. А вообще-то я больше всего люблю читать чувствительные любовные романы и сонеты елизаветинской поры. Я угодил в ужасное место. Ванная комната, на полках - бутылки с кислотой, как в аптеке, на стене - сосуды с какими-то непонятными жидкостями, красный шланг, который, как вы видите, подключен к крану, все облицовано белым кафелем. Омерзительно. Впрочем, меня доставили сюда, запихнув в эти два чемодана. (Швыряет чемоданы в холодильную камеру.)
Дверь закрывается, снова слышен шум льющейся воды.
Сейчас в канализацию спускается мой племянник Билл. В общем-то я любил мальчика: он образован, мечтателен, нежен. Идеи, которые он развивал, повергают в изумление не только вас, меня тоже, современная молодежь определенно сдвинулась по фазе. Однако еще его мать была самой потрясающей нимфоманкой из всех, которых мне довелось повстречать. Чертовски развратная баба: черноволосая, длинноногая, гибкая. Грандиозная. Мой брат сходил по ней с ума. Ему было наплевать, что она изменяла ему со всем штатом химического завода и, кажется, со всем административным советом, но не будем сплетничать. Моему брату было достаточно того, что она согревала его старые кости, а когда я раскрыл ему глаза, он только усмехнулся. "Ник, - швырнул я ему всю правду в лицо, - Ник, она спит с каждым, она и меня соблазнила, в моем кабинете, под собранием сочинений Германа Гессе, во время авторского вечера в зале. Не помню, кто выступал: Е.Ф.Шуттертон, К.Л.Шуттертон, или Шуттертон-Шуттертон, или какой-то из молодых писателей, из тех, кто сейчас входит в моду. Я только слышал отдаленный гул голосов, пока она скакала на мне, и крики "браво!". Голая, старик, она была голая, ей-богу, а что, если бы такой вот молодой поэт вдруг застал бы нас врасплох. Ник, говорю, ты летишь в пропасть". Это не произвело на него впечатления. Он женился на ней, усыновил Билла и полетел в пропасть. Буквально. Я уверен, что в тот момент, когда они врезались в северный склон Айгена, Ник, с его диабетом, дремал, а эта пышнотелая баба упражнялась с пилотом. Гора сказала свое слово, все было кончено, по завещанию химические заводы перешли к Биллу, мне осталось место в правлении и культура - она прилипла ко мне навсегда. С некоторых судьба берет втридорога. (Вставляет в петлицу белую гвоздику.) Мой отец скупил основные издательства художественной литературы и завещал их мне. Пока мой брат загребал миллионы, современная литература разоряла меня, и мой конец после смерти Билла - тоже театр абсурда. Если бы только понять, как им удалось растворить меня здесь, в этих двух чемоданах. Странно, мое предложение относительно Билла, казалось, было принято. Но вернемся же снова к реальности. Вы, наверное, с умилением вспоминаете о расставании Энн с Доком, догадываясь, что они простились навсегда.
