— Аларья, — подкатывали иногда одноклассницы, желавшие порезвиться за чужой счет. — А у тебя, наверное, прислуга есть, а? Как это называется — горничная, да? И еще повариха?
Аларья презрительно отворачивалась от тупых дур, с которыми выпало учиться в одной школе, и ведь не в обычной районной, а лучшей в городе, специализированной, но и там не было покоя от противных глупых девиц, которые считали, что самое главное — уметь отжиматься, бегать в защитном костюме и прыгать с а-парашютом, и, конечно же, танцевать. Все они мечтали учиться в столичных институтах или служить в армии, работать в дипломатическом корпусе или в ведущих конструкторских бюро, короче, делать карьеру на благо родины.
Девушку от них мутило. Ей хватило четырнадцати лет, прожитых в одной комнате с Арьей, чтобы раз и навсегда возненавидеть и танцы, и а-парашютизм, и рассуждения о мальчиках. Аларья не понимала, почему родители выбрали в любимицы настолько примитивное и ограниченное существо, начисто игнорируя вторую дочь. Мало, что ли, крови им попортила Арья? Разве не ее с двенадцати лет вылавливали по подворотням, где она то целовалась с охламонами лет на десять старше себя, то хулиганила так, что по городу ходили легенды о мелкой шкоднице? При этом Арья каким-то чудом ухитрялась учиться на сплошные «отлично», хотя с третьего класса никто не видал ее корпевшей за школьным терминалом.
А теперь, надо же — курсантка, отличница учебы. Да она даже в свое драгоценное училище пошла не по своей воле! Если бы не надпоручик Смитсон из участка, быть бы сестренке в колонии для несовершеннолетних. Тот просто спросил ее, после того, как выловил в подвале в компании токсикоманов, в какое училище Арья хочет поступать. Сестрица, не слишком задумываясь, ответила «в авиационное!». Аларья подозревала — лишь потому, что название начиналось на первую в алфавите букву. Смитсон еще о чем-то проинструктировал Арью Новак, и та притихла на полгода, а потом и вовсе покинула городок; вернулась уже совсем другой, спокойной и солидной.
После этого у Аларьи не осталось ни одного шанса быть замеченной родителями. Их, конечно, интересовали ее школьные оценки — как-никак выпускной класс. Раз в неделю мать могла вспомнить о том, что Аларья женского пола, и вяло поинтересоваться, как у дочери обстоят дела с мальчиками. Когда родители получали премии, девушка могла надеяться на обновку, правда, матери сроду не приходило в голову поинтересоваться, совпадает ли у них вкус. Какое там — обновки просто покупались матерью по дороге с работы. И наплевать, что для матери «весь город носит» означало, что она купила модную и элегантную вещь. Для дочери те же слова становились приговором: ей придется слиться с толпой безмозглых ровесниц.
Девушка старалась, как могла — пыталась украшать вещи вышивкой, росписью или хотя бы аппликациями. Не раз и не два подобные попытки заканчивались тихими всхлипываниями над однозначно испорченной юбкой или платьем. Ловкость рук никогда не входила в число достоинств Аларьи. Родители, впрочем, ее не ругали — удивленно пожимали плечами и отделывались репликами из серии «не знаю, зачем тебе нужно было это делать, сочувствую». Одноклассницы иногда рассказывали, что им устраивали мамаши за порванную или испачканную одежду, и Аларье вдруг делалось обидно до слез — казалось, что всех на свете замечают, пусть отвешивают подзатыльники или орут, но замечают, а она для родителей нечто среднее между мебелью и украшением. Смахнуть пыль и пройти мимо…
Слушать пробивавшиеся даже сквозь балконную дверь бурные восторги родителей было нестерпимо. Аларья постаралась сосредоточиться на том, что ничего, ничего, ровным счетом ничего не слышит, и вернулась в свою комнату. До возвращения чудовища из училища оставалась всего лишь неделя. Девушка уселась на кровать, поджала под себя ноги и задумалась, точнее, попыталась убедить себя, что думает. На самом деле в голове стоял неумолчный протестующий вой. Аларья не могла находиться в этом доме, не могла слышать голоса родителей, не могла сознавать, что еще неделя — и в этой комнате будет валяться на соседней кровати тупая сестренка.
Если бы только валяться! Даже после четырех лет училища Арья хоть и попритихла, но оставалась совершенно нестерпимой. Ей казалось вполне естественным копаться в рисунках Аларьи, особенно в эскизах. Будущая летчица не замечала в упор, что сестре от этого хочется бегать по стенкам или сигануть вниз головой с балкона. Хуже того, эта военщина могла себе позволить замечания, и, — полный конец света! — почти всегда эти замечания оказывались верными. Несмотря на то, что Аларья семь лет училась в художественной школе, а сестрица если и бралась за перо, то лишь в школе на уроках рисования, или в своем училище, оформляя плакаты. Аларья всегда только фыркала и морщила нос — «что ты можешь понимать в живописи», — но врать себе она не умела. Сестрица разбиралась в живописи. К сожалению.
На мгновение показалось, что кровать взбрыкнула и отвесила девушке подзатыльник. Потом она сообразила, что опрокинулась назад и ударилась головой о спинку. Низко закрепленный пучок волос — повседневная ее прическа — спас от ушиба, но от неожиданности Аларья едва не заревела в голос. Даже кровать — и та была против нее. Девушка вскочила, распахнула балконную дверь… Снаружи стояла тихая солнечная погода. Мучительно не хватало воздуха. Аларья упала на колени, держась за ограду балкона, прижалась щекой к прозрачному пластику. Она больше не могла оставаться в этом доме.
Шкаф — настежь, все содержимое — наружу. Девушка не знала, что нужно взять с собой, а потому напихала в рюкзак то, что в голову взбрело. Пара платьев, белье, юбка, спортивный костюм, косметика, плеер, сменные кубики для него, аккумуляторы, записная книжка. Что еще? Да ничего, пожалуй — и это добро еле-еле влезло в рюкзак. Его на одно плечо, еще не хватало носить рюкзак, просунув обе руки в лямки, это пусть Арья, спортсменка и отличница физподготовки, так ходит. На другое плечо — планшет с рисунками, ее билет в будущее. И прочь, прочь из ненавистной родительской квартиры…
Ее ухода никто не заметил, мать с отцом продолжали перечитывать письмо и обсуждать прекрасное будущее гордости семьи. Аларья летела по улице, то и дело загребая краем планшета по пластику дорожного покрытия. Навстречу ей попадались прохожие, почти все — знакомые, если не коллеги родителей, то узнаваемые хотя бы в лицо.
Вот пани Аритома, про которую ходили слухи, что она дочь пленного синринца. Врали, разумеется. Среди вольнинцев тоже встречались такие фамилии. В конце концов все были потомками обитателей одной планеты. Это потом уже части колонистов что-то ударило в голову (Аларья подозревала, что моча и никак иначе), и они отселились с Вольны на Синрин. Их не слишком-то удерживали: буржуазный выродок с планеты — всем легче, но синринцы ухитрились не только выжить на своей заснеженной планетенке, так еще и развить промышленность, расплодиться с удивительной скоростью и развязать войну против вольнинцев. Аритому Аларья ненавидела — та вела уроки танцев, отличалась прескверным нравом и обожала говорить гадости. Сколько раз тонкая трость гуляла по спине Аларьи — считать не пересчитать. Девушка презрительно фыркнула и отвернулась, демонстративно «забыв» поздороваться.
