— Измучился он со мной, — подумал Байдарин. — Сам еле ходит. Глубокий старик, последний из могикан… Как это меня угораздило так заболеть?
Ему удалось самостоятельно слезть с кровати и, держась за стену, добраться до кухни. Сидя, он подогрел бульон и налил в большую пиалу. Отхлебнув глоток, сразу почувствовал неудобство: замочил невесть откуда появившиеся длинные усы. Пощупал подбородок и щеки — здесь тоже курчавились отросшие волосы…
Утолив первый голод, Байдарин отыскал зеркало и не узнал своего отражения: на него смотрели усталые, но необыкновенно молодые и чистые глаза; вместо редких, сильно тронутых проседью волос, буйно курчавилась густая шевелюра; заросли даже пролысины по углам лба, да и сам лоб был чистым, без единой морщины, как в далекой юности…
Эти странные перемены слегка оглушили его. Он присел в кресло, пытаясь понять, что произошло за это короткое для его сознания, а на самом деле, столь продолжительное время; пытался вспомнить, сколько, по словам Журавлева, пролежал в постели, но в памяти не возникало ни единой цифры. Ему очень хотелось немедленно разбудить биохимика и распросить о свой болезни, узнать, что с ним произошло, но выработанная с годами этика не позволяла нарушить покой измученного длительной бессонницей старого человека. Байдарин поднялся и прошел в ванную. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы помыться и привести себя в порядок. Из ванной он вышел, как рожденный заново, настолько приятным и бодрящим ему показалось купание.
Электронная бритва легко снимала со щек и бороды пучки волос, и из-под опадающей густой растительности проявлялось молодое, даже скорее юное лицо.
После всех этих процедур нервное возбуждение опять охватило его: он долго и неотрывно смотрел в зеркало на свое лицо, потом перевел взгляд на руки. На большом пальце его левой руки был небольшой, но хорошо заметный шрам, след былой небрежности с лазерным лучом. Тогда он чуть не отхватил себе палец. Разрез захватил три четверти фаланги и, резко отдернув руку, он почувствовал острую боль: фаланга хрустнула, палец повис на связках и лоскутке кожи. Кость срастили, но шрам остался на всю жизнь. Теперь этого шрама на большом пальце не оказалось…
Неутолимое, почти животное чувство голода снова напомнило о себе. На этот раз Сергей накрошил в бульон немного хлеба, отлично понимая, что перенесенная им голодовка во время длительного сна требует большой осторожности в еде, хотя его состояние и улучшалось с каждым часом. Выпив почти полную пиалу, он не удержался и налил еще половину, на этот раз без хлеба.
— Сергей, ты какую чашку пьешь? — услышал он сзади встревоженный голос Журавлева.
— Во-первых, — обернулся с улыбкой Байдарин, — не чашку, а пиалу… что с тобой, Леня?
Биохимик смотрел на Байдарина с невыразимым удивлением, если не со страхом, и его обеспокоенность передалась Сергею. Журавлев помассировал лицо, подержался за бороду, не спуская глаз с Байдарина.
— Ну, ну… Чертовщина какая-то… значит ты, это ты…, а не…
— Да, Игнатьич. Я, это я, хотя и не представляю, что со мной произошло…
Биохимик еще раз критическим взглядом окинул фигуру Сергея.
— Мда… Зато я, кажется, кое-что начинаю соображать.
— Так выкладывай, Ленечка! Не томи душу!
— Да. Значит, так… Во-первых, молодой человек, потрудитесь называть меня по имени и отчеству. Я вам не Ленечка! А во-вторых…
Сергей не расслышал, что сказал Журавлев во-вторых. Он густо покраснел, ощутив всю бестактность своей прежней манеры, вполне уместной при одинаковом возрасте и совершенно неприемлемой сейчас, при столь очевидной возрастной разнице.
— Простите, Леонид Игнатьевич, — сказал он по-юношески смущенно, — я просто еще не осознал себя в новом положении.
— То-то! — строго сказал биохимик и вдруг бросился его обнимать. — Сергуха! Пацан! Да ведь эта мечта всей моей жизни!
Устыдившись своих бурно проявившихся чувств, Журавлев выпрямился.
— Понимаешь, я всегда подсознательно ощущал, что развитие биологических тел циклично, а, следовательно, регулировать биохимические процессы можно лишь в пределах этой цикличности.
Вечная молодость — бред! Это противоестественно. Ты обрел вторую молодость в полном смысле этого слова, но ты будешь стареть, как все люди! Стареть, ты понимаешь?! А на старости лет несколько инъекций — и после месячной летаргии наступает третья молодость, четвертая, черт возьми! Пятая! Шестая! Понимаешь? Стареть и снова молодеть — вот сущность жизненного биоцикла. Вот решение проблемы бессмертия! Но пока я старик, а ты вьюноша, прошу обращаться ко мне с почтением.
Глаза биохимика искрились юмором.
— Может, вы присядете, Леонид Игнатьевич? — обнял старика за плечи Байдарин.
— Да, Сереженька, да! Ноги не держат. Не такая уж легкая специальность быть сиделкой на старости лет.
Метеоролог усадил Журавлева в кресло и протянул пиалу с бульоном.
— Выпейте, Леонид Игнатьевич. Вам тоже надо подкрепиться.
— Давай, Сереженька, не откажусь. Хотя у тебя не дистрофия, прошу тебя, выдержи недельку. Не злоупотребляй едой. Привыкать надо постепенно.
— Леонид Игнатьевич! Я не спросил, как метеостанция?
— Ничего, Сереженька, — прихлебывая бульон, успокоил Журавлев. — Недавно я чуть подкорректировал, но автоматика работает отлично.
— Спасибо, Игнатьич, — поблагодарил Сергей и запнулся, вспомнив, что Журавлев бросил без присмотра свое хозяйство. — А как же ваши штаммы? Или за ними присматривает Владимир Кузьмич?
— Нет больше Володеньки, Сергей. Одни мы с тобой остались. Отвез его прах на корабль.
С минуту они почтительно молчали, отдавая дань уважения человеку, с которым делили трудные будни чужой планеты…
— А штаммы… — биохимик махнул рукой. Я заложил их в пассивную среду, на сохранение. Когда потребуются, размножим. Дал я маху с этой микрофлорой. Но кто же знал… Впрочем, она еще пригодится для земных растений… Да…, но это потом…
— Леонид Игнатьич, может, вы отдохнете? — спросил Байдарин, видя, что перевозбуждение сильно подействовало на Журавлева.
— Нет, Сереженька, нет! И еще раз нет! — биохимик устало улыбнулся. — У меня не так много времени… Или я сумею разобраться во всех деталях, и тогда смогу начать второй биоцикл, или… Ладно, ты понимаешь… Давай поговорим о другом. Как ты думаешь, что произошло с тобой?
— Неужели ваши опыты, Леонид Игнатьич? — обрадовался Байдарин.
— Опыты, — хмуро отмахнулся биохимик. — Они не стоят выеденного яйца. Это все твоя дружба с туземцами.
— Причем тут дружба? — недоуменно спросил метеоролог. И вдруг в памяти отчетливо возник день, когда он собирался навестить на биологической станции Журавлева и Алешина, неожиданный подарок туземцев — коробка из волокнистых растений, перевязанная узкой полоской кожи. Сергей поднял глаза на Журавлева. Как искра, мелькнула интуитивная догадка.
