Окончательно я вернулся из забытья, когда мы выбрались из машины на поле, окутанное звездной ночью. Поле было огромным; звезды мерцали. Луна, ущербно обрезанная наполовину, пялилась на нас недремлющим оком.
Петр и Павел сразу засуетились, развели костер. Я же сел на мягкую траву, испытывая по-прежнему полнейшую безотчетность по отношению к окружающему миру. Только треск горящих веток (и где они их взяли тут, в поле?), — лишь треск горящих веток оставался теперь связующей нитью между мной и окружающим миром. Но и он только слегка щекотал мое сознание. О чем я думал? Пожалуй, ни о чем. Странная безысходность охватила меня. Совершенно бессмысленно я наблюдал, как Каланча со своим напарником вытащили обоих жмуриков из машины и аккуратно уложили их рядом, на траву. Водитель тем временем отошел в сторону и очень долго освобождал мочевой пузырь.
Я поглядел в смолистое небо, подсвеченное жалкими искорками — звездами. Они разбрелись по бесконечности точками, будто бы кто-то безжалостно истыкал ее (бесконечность) шариковой ручкой. Их мириады выстраивались в безупречные рисунки и тут же стремительно распадались, теряя всякие очертания. И там, прямо над собой, я вдруг увидел впервые в жизни и четко, как несколько воображаемых линий, возобладав поразительным свойством, организовались в ясную, как неожиданное озарение, дающее творческий экстаз, до гениальности простую и необычайно откровенную связь очевидных элементов. Огромная собака, раскинув лапы по полотну неба, застыв в немом прыгающем движении, повисла над моей головой. Очевидно, это было всего на всего Созвездие Большого Пса. Но я без колебаний обнаружил в его явлении нечто мистическое, знак, сделавший все иным и легким. Это трудно объяснить словами…
Я знал уже, что сейчас я разорву весь этот бред, образно говоря, одним мановением руки.
Я собрал последние остатки воли, пытаясь перебороть свою затянувшуюся прострацию. Повернувшись в полный оборот от костра, приподнявшись, я присел на корточки. Склонив голову к земле, засунул два пальца в рот и надавил на язык. Тут же все содержимое моего нутра отвратительной серой жижей полилось на чернеющую траву, выворачивая живот наизнанку. На глазах появились слезы. Я жестоко прокашлялся, отдышался. Поднявшись на ноги, мокрыми глазами осмотрелся вокруг. Петр и Павел безучастно сидели у костра, водитель спал в открытой машине. Я почувствовал, как прихожу в себя, как очищаются и трезвеют мозги.
Я приблизился к "апостолам". Каланча сидел без движения, тупо уставившись в костер, в его остекленевших глазах отражались язычки пламени. Павел сидел поодаль в позе лотоса, шизофренически покачиваясь, прикрыв глаза и приложив руки ко рту, могло показаться, будто он читает какую-то сложную молитву. Я воспользовался тем, что он отключился от окружающего мира, и подошел к Каланче. Главным моим козырем был фактор неожиданности — я ведь слабее каждого из них, даже взятого по отдельности.
Изо всей силы я пнул Каланчу в район солнечного сплетения. Он, раскинув руки, нелепо отлетел назад и, к счастью, сразу отключился. Я даже не ожидал такого исхода. Тут же, выхватив длинную головешку из костра, я ткнул ей Павла прямо в плечо.
С выпученными глазами он уставился на меня, но, вопреки моим ожиданиям, не взвыл от боли и не пошевелился.
— Так что же все это значит, япона мать?! — заорал я, — куда вы денете эти трупы?
Я угрожающе приблизил головешку к его глазам. В них появился оттенок страха, но Павел по-прежнему не двигался.
— Это секта, — спокойно сказал он, — сейчас они приедут за телами… Они их сжигают и молятся потом на пепелище… своим богам… А мы им просто продаем…
— Так, понятно, — немного утихомирился я.
Рядом застонал Каланча.
— Значит, слушай сюда, — приказал я, — сейчас мы сгружаем этих жмуриков обратно в машину и везем их в милицию, понял?
— Это глупо с твоей стороны, — вяло ухмыльнулся он, — а что ты намереваешься сделать с водилой?
— Заглохни, — рявкнул я, — твое дело сейчас погрузить трупы в машину.
И я вновь с угрозой приблизил головешку к его лицу. Что-то вспыхнуло в его глазах, но уже не испуг, а что-то другое, я не успел понять. Вдруг все поплыло в моих глазах, резкая боль распространилась по всему черепу, и я стал оседать на землю. Кажется, только две мысли успел осознать: меня крепко ударили по голове, и я теряю сознание…
***
Очнулся я у себя в квартире, залитой солнечным светом, сидя на полу, что было очень странно, и привело меня поначалу в глубокое замешательство. Я подумал было, что сошел с ума. Голову ломило куда хуже, чем с похмелья. Но когда ощутил, что левая рука чем-то сильно зажата, а затем увидел с ужасом, что она заключена в наручники, пристегнутые к батареи, тогда я понял, что все не случайно. В соседней комнате раздавались приглушенные голоса, отдаленно знакомые мне. Прислушавшись, я понял, что один голос принадлежит… Сергею Толстоногову! На счет второго я не мог пока сказать себе ничего определенного.
Только я пошевелился, голоса стихли, и Сережа Толстоногов с наглой улыбкой собственной персоной появился в дверях.
— Ну, здравствуй, Владик, — слащаво пропел он, — как твое самочувствие?
— Издеваешься, — сказал я с презрением. — Что все это значит?
Он присел рядом со мной прямо на пол, снисходительно глядя на меня, как смотрят на нашкодившего щенка.
— А то, что ты чуть не сорвал мне поставку. Если б мои люди вовремя не приехали, ты бы, очевидно, все испортил.
— И правильно бы сделал. Во что ты меня хотел втянуть? — вполне правомерно спросил я. — И вообще, что вы здесь делаете? Освободите меня и покиньте мою квартиру!
— Ха, как бы не так! — самодовольно усмехнулся Сергей. — Я думал, ты будешь послушным мальчиком. А теперь… Придется разговаривать с тобой по-другому.
Тут, почему-то припозднившись, в комнату вошел второй тип с ухмылкой на лице. Душа моя дрогнула: это был водитель УАЗика. У него были маленькие злые глазки.
— Вась, сходи, купи пивка холодного, что-то жарко стало, — обратился к нему Сережа, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки. — А мы тут с одноклассничком пока потолкуем по душам.
Вася, так и не произнеся ни слова, послушно удалился.
— Понимаешь, Владичек, — продолжил Сергей, уже повернувшись ко мне, — я надеялся, что ты воспримешь все как должное. И станешь славным малым… Тебе ведь все равно, чем заниматься, правда? Лишь бы водку наливали да пожрать было.
— Ты глубоко ошибаешься, ублюдок, — прошипел я.
Его глаза яростно блеснули.
Я знал, что за батареей по плинтусу у меня проложена старая электропроводка. Давно хотел ее убрать, но все руки не доходили. Может, оно и к лучшему. Ведь именно там, за батареей, был сплетенный стык проводов, наспех перемотанный старой черной изолентой. Провода под напряжением 220 вольт. Я слушал Сережу и думал, достаточно ли будет такого напряжения, чтобы отключить его? Однажды в детстве меня ударило током, и я чуть не потерял сознание — вовремя отскочил.
