— Да тут одна скорость, — пожаловался Джесси. — Только поглядите.
Он дернул руль, что на скорости девяносто миль чувствовалось основательно. Галстук продавца улетел тому за плечо. Красные утята стали точь-в-точь цвета веснушек.
— И-и-су-се, — выдавил он. — Восемьсот — и сбросьте скорость. И для верности уперся руками в бардачок.
Перескочив за сотню, «линк» начал задирать нос. Полагаю, все мы подумали про резину.
Сразу было видно, что Джесси ликовал: под педалью газа еще оставалось место.
— Старею, — заорал он, перекрикивая ветер. — Такая машина не для старика.
— Семьсот, — сказал продавец. — И, матерь божья, притормозите.
— Пятьсот пятьдесят, — отозвался Джесси и вдавил еще чуток.
— Идет, — взвыл продавец.
Лицо у него сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. Тут Картошка расчувствовался и в благодарность стал лизать ему сзади шею.
Поэтому Джесси сбросил скорость и купил «линк». Он повел себя дипломатично, прикинувшись, будто ему жаль, что назвал такую цифру. Добрый он человек. В конце концов, тип-то был лишь торговцем подержанными машинами.
Мы еще ночь провели в мотеле. «Линк» и «де сото» остались в круглосуточной ремонтной: смазка, замена масла, мойка — все по высшему разряду. У Джесси осталась еще куча денег. Утром мы обзавелись новыми джинсами и рубахами, чтобы ехать, как джентльмены.
— Назад двинем через Южную Дакоту, — заявил Джесси. — Есть там одно местечко.
— Что мы ищем?
— Посмотрим, как там Пес, — сказал Джесси, но в чем дело, уточнять отказался.
Мы покатили на запад к Боумену, городку у самой границы с Северной Дакотой. Джесси шел быстро, но не гнал, наслаждаясь поездкой. Я следовал, насколько позволял «де сото». Картошка ехал вместе с Джесси, Чипс сидел у меня на переднем сиденье. Ему как будто стало спокойнее.
Придорожное кафе пряталось среди высоких деревьев. У него даже вывески неоновой не было. Старомоднее некуда.
— Всю мою жизнь про это место слышу, — сказал, вылезая из «линка», Джесси. — Единственный на свете сортир с книгой записи посетителей.
Он направился к задам кафе.
Я потащился следом, и, разумеется, Джесси был прав. Там оказался просто дворец среди клозетов, построенный как коттедж. На мужской половине — три кабинки, хватило места даже для конторки. На конторке лежал старомодный гроссбух, какие когда-то встречались в банках.
— Говорят, в кафе таких целый склад, — сказал про гроссбух Джесси, листая страницы. — С самого основания заведения.
Фолиант, похоже, облагораживал всех, кто бы к нему ни прикасался. На страницах его не встретилось ни одного ругательства. Я прочел несколько записей:
На сем месте 16 мая 1961 Джеймс Джон Джонсон (Джон-Джон) проклинал свой окаянный грузовик.
Был, видел, понравилось, — Билл Самуэльс, Тулса.
Ничегошеньки тут не секут, — Поли Смит, Огден.
Эта ваша Южная Дакота недурна,
но нагоняет тоску.
Вкалываю в Такоме,
потому что мальцам нужны ботинки, — Грустный Джордж.
Брат Джесси перелистнул страницы.
— Мне даже говорили, — сказал он, — что тут Тедди Рузвельт опорожнялся. Отличное место и со своей историей. — Листая, он напевал под нос. — Ага, Пес и здесь отметился. — Он указал на страницу:
Пес Дороги.
Беги, беги, не бросай зря словечек.
Меня не поймать, я — Пряничный человечек.
Джесси только усмехнулся:
— Взвинчивает ставки, а? Как по-твоему, дело принимает крутой оборот?
Джесси вел себя так, будто знал, о чем говорит, но за себя я бы не поручился.
II.
Направляясь домой, мы не знали, что кладбищенский бизнес Джесси вот-вот расцветет. Впрочем, Брата Джесси это не слишком изменит. У него и без того всегда водилась сотка в кармане, и человеком он был обычно жизнерадостным. А изменят его Пес Дороги и Мисс Молли.
Проблемы начались вскоре после того, как мы пересекли границу Монтаны. Джесси гнал на «линкольне», а я, как мог, поспевал на «де сото». Мы ехали по трассе-2 навстречу красному закату. Случается, выпадает такое волшебное лето, когда из Британской Колумбии регулярно приносит дожди и все растет как на дрожжах. Вот и нынче кролики толстели и глупели и лисы становились крупнее. Гремучки выползали из канав погреться на раскаленном шоссе, — неспортивно переезжать их пополам, надо суметь попасть по голове. На заграждениях сидели белобровые дрозды, и вдоль обочины мелькали выискивающие падаль черно-белые сороки.
Сразу за Уолф-пойнтом мы уперлись в чертовскую аварию. Выезжая из-под горки, парень на стареньком «кайзере» влетел в бензовоз, и тот загорелся. Дым поднимался черный как вороново крыло, и мы за пять миль его увидели, а к тому времени, когда добрались до места самой аварии, водитель бензовоза стоял посреди шоссе: весь белый и трясся. Тип в «кайзере» так и остался в кабине. Страшно было смотреть, как быстро делает свое дело огонь, а еще страшнее — на скелет за рулем. Помню, как я подумал, что парень, наверное, умер еще до пожара и что мы чувствуем больше, чем он.
Но и такие мысли не помогали. Я пробормотал молитву. Виноват был «кайзер», но водитель грузовика, как истинный пресвитерианин, винил и себя тоже. Джесси пытался его утешить, но безуспешно. Асфальт плавился, вонял и кое-где возгорался. Никто не пил, но уж точно мы были трезвее, чем когда-либо в жизни. Объявились два помощника шерифа, из-за дыма прямо-таки подползли на малой скорости. Через пару часов по обе стороны аварии выстроится, видимо, не один десяток машин.
— Он, наверное, заснул за рулем или пьян был, — сказал про водителя «кайзера» Джесси. — Как, черт побери, можно въехать в бензовоз?
Когда копы открыли шоссе, на равнину уже спустилась ночь. Никому не хотелось ехать больше шестидесяти, даже при яркой луне. Такая ночь словно бы создана для суеверий, в такую ночь того и гляди тебе под колеса выпрыгнет олень или вилорог. Не подходящая ночь для выпивки, бильярда или потасовок в незнакомых барах. В такую ночь полагается быть дома со своей женщиной, если она у тебя есть.
В большинство ночей призраки у стальных крестов не показываются, и уж тем более при луне. Их видно только, когда тьма кромешная, и лишь тогда, когда бары закрыты и перед тобой — одна дорога.
Ни о чем таком я не думал, просто шел за огоньками задних фар Джесси, которые казались широкими мазками в темноте. Чипс сидел рядом серьезный и грустный. Я почесал его за ухом, чтобы подбодрить, но он только лег и шмыгнул носом. Чипс — чувствительный пес. Он знал, что мне не по себе из-за той аварии.
