Но все равно, не нравился ему этот пробор, хотя по-настоящему незаконное его производство каким-то не таким представлялось Лемою.
И этого ему было достаточно, чтобы насторожиться.
Перед ним теперь стояла дилемма - то ли без дальнейших слов и расследований арестовать Федера со всей его командой (габариты вегиклов позволяли разместить там куаферов), то ли для начала пройтись по лагерю и ткнуть Федера носом в его собственное дерьмо.
Последнее было вроде бы и не нужно, Лемой в общем-то больше сочувствовал Федеру, чем радовался возможности поймать его на нарушении "Конфедерального закона о территориях", но Федер глядел на него так невинно, так был готов выплескивать свое возмущение неспровоцированным полицейским насилием, что урок, по всем законам космопола, ему просто следовало преподать. А проблема состояла в том, что Лемой совсем не хотел преподавать Федеру какие-либо уроки.
Поэтому он, подумав, сказал Федеру:
- Ну а вообще-то как?
Из всех риторических вопросов единственным, который требует обязательного ответа, является вопрос "Как жизнь?" и все его вариации.
- Нормально, - ответил Федер, подняв кверху большой палец. - А у тебя как?
- Как видишь, - ответил Лемой, несколько расслабляясь. - Все в том же капитанском чине, что и тогда.
- Это правильно, - рассудительным тоном ответил Федер. - Для тебя это единственный способ существования. Ты слишком самостоятельный полицейский. Наверху тебя не любят и соответственно не продвигают. Здесь твое счастье. Ты закис бы, если б тебя повысили.
- Ага. В самую точку.
Лемой усмехнулся и посмотрел назад, на гурьбу своих подчиненных, с нескрываемым любопытством следящих за их беседой. Они тоже чувствовали что-то не то и по лагерю не разбредались. Тем более что и приказа не было - разбредаться.
- Ты мудр, Федер, - со странной смесью симпатии и обиды сказал Лемой. Но почему ты нарушил закон и попался, а я вроде как судьбу твою решаю, хотя ты и мудр?
На это Федер ответил одним словом: "Превратности!", а больше ничего ответить не смог, осекся и, с настороженным вниманием глядя на подошедшую женщину, продолжил:
- Знакомься. Капитан космопола Людвиг Лемой. Вера. Прекрасная женщина, она же моя возлюбленная. Вера Додекс. Дурацкая, но древняя фамилия, корнями уходящая к питекантропам. Смешная такая фамилия. Но я привык.
Ничего смешного в фамилии Додекс Лемой не увидел и потому понял, что эта женщина значит для Федора много больше, чем "возлюбленная на проборе". Правда, и "возлюбленная на проборе" довольно часто значила очень много. Половцы были лишены того, что в свое время отстояли для себя куаферы право иметь на проборе женщин. Женщина на проборе не просто "стравливала напряжение", женщина на проборе давала куаферу чувство семьи, что было важнее чувства чисто мужской компании. И пусть это чувство на девяносто процентов было обманчивым, пусть женщина порой очень скоро перебиралась к другому, а куаферский кодекс запрещал на проборе ревность и поэтому, вместо того чтобы "стравливать", наличие женщин часто еще больше нагнетало напряжение - все равно женщина на проборе действительно давала куаферу чувство семьи. Чувство, без которого любой космический бродяга имеет шанс перестать быть человеком. Даже жены куаферов (а жены у них задерживались еще меньше, чем проборные возлюбленные), скрипя, ворча, возмущаясь, признавали необходимость женщины на проборе.
При одном только взгляде на Веру Додекс и на то, как бережно обращался с ней Федер, Лемой понял, что легендарный капитан наконец попался. Федору уже должно было исполниться сорок, и он никогда не был женат. Обо всем этом Лемой знал точно так же, как и все жители Ареала. Биографическим подробностям жизни одного из самых удачливых и талантливых проборных командиров журналисты уделяли в свое время очень много внимания. Герой, не имеющий семьи, отдавший всю свою жизнь вытаскиванию человечества из мук разбушевавшейся демографии, Федер, подобно политическим деятелям и стеклозвездам, потерял право на интимность частной жизни. "Вся его-жизнь подвиг" - самое страшное проклятие, в случае куаферства существенно смягчаемое, правда, тем, что сам герой такую жизнь проклятой не считает. Хотя и постоянно клянет.
Вера Додекс, дамочка лет тридцати, но выглядевшая на двадцать, очень высокая, очень стройная, с маленькими каменными грудями, кивнула Лемою, как старому знакомому, и Лемой тут же влюбился. К своему великому удивлению, потому что ничего особенного в ней вроде не было. Лемой, человек, женившийся по любви черт знает когда, всегда гордившийся тем, что они с Анной слыли редким образцом счастливой семейной пары, всегда жутко стыдившийся своих немногочисленных и случайных измен, испытал вдруг жгучее желание изменить по-настоящему, навсегда.
Не то чтобы он чувствовал головокружение или слабость в членах, или там некое такое чувство, как перед пропастью; не то чтобы у него встало на Веру Додеке, ничего подобного, даже мысль об этом показалась бы тогда Лемою кощунством - просто вот появилась у Лемоя богиня, которой он захотел служить.
Никто, кроме Веры, разумеется, ничего не заметил. Лемой просто кивнул ей в ответ и сказал: "Здравствуйте". Но он посчитал момент уместным для комплиментов. Он единственно не подумал о том, что комплименты у полицейских временами специфичны. И сказал, улыбаясь официальной улыбкой:
- Мне будет жаль, госпожа Вера, арестовывать такую роскошную женщину. Мне жаль будет также арестовывать вашего возлюбленного, Антанаса Федора, которого я хорошо знаю и который мне симпатичен, перед которым я привык чуть ли не преклоняться. Вам очень повезло, госпожа Вера, что вы стали его возлюбленной, я желаю вам счастья.
- Я знаю, - сказала Вера из-за Федоровой спины.
- Я просто обязан арестовать всех вас, но думаю, что это совсем ненадолго. Я хотел бы, чтобы вы это поняли.
- Мы это поняли, - холодно ответил за нее Федер, а Вера Додекс промолчала. - Но неужели без ареста никак нельзя? Что мы, в конце концов, такого страшного сделали? Вы можете убедиться, что никакого ущерба планете наш пикник не нанес. Пикник, заметьте, а не пробор! Зачем же...
- Не успел нанести, - уточнил Лемой. - Не успел. Но это никакого отношения... Я ничего не могу тут поделать, вы поймите.
- Послушайте, парни, - вклинился в разговор Андрей Рогожиус с еще не иссякшей доброжелательностью. Он улыбался и поигрывал многофункциональной дубинкой, своей, как видно, любимой игрушкой. - Сейчас к проборам, сами знаете, как относятся. Нам сейчас подставляться никак нельзя, а для вас это будет просто маленькая неприятность. Мы с вами и так всяких правил понарушали - будь здоров. Нам еще шею будут мылить, вы поймите, пожалуйста, за то, что мы спустились к вам, не связавшись с базой. Вас-то мы знаем, а там будут возникать - точно будут - такие люди!
